Два сфинкса - Вера Крыжановская

Прошло несколько дней. Адуманта не появлялся, а Эриксо находилась все в том же отчаянном положении. Следствие, предпринятое властями, не выяснило ничего. На общем совете было решено, что профессор отвезет гроб Ричарда в замок Кронбург, а граф останется при дочери, пока она не оправится настолько, что можно будет безбоязненно перевезти и ее.

К великому изумлению всех, тело барона, несмотря на то, что прошло уже пять дней, не подавало ни малейших признаков разложения. Члены его по–прежнему были гибки и вид он имел глубоко спавшего человека. У профессора явилась мысль, что Ричард был только в летаргии, и он решил наблюдать за ним и не хоронить, пока не обнаружатся явные признаки разложения.

Тело Ричарда было положено в ящик с большим отверстием, чтобы он не задохнулся, если проснется. Итак, профессор уехал, а граф остался.

Состояние Эриксо все ухудшалось; лекарства докторов, казалось, приносили ей больше вреда, чем пользы. Граф был в отчаянии. Он чувствовал себя очень нехорошо в этом чужом доме, и без хозяина. Между взволнованной прислугой стали носиться какие–то странные слухи.

Конюх, ездивший с бароном и ходивший за Саламандрой, рассказывал, что лошадь возвращалась каждую ночь в стойло. Он слышал ее ржание и даже ощупывал ее, но, несмотря на это, животное оставалось невидимым. Пораженный всем этим и предполагая, что имеет дело с дьяволом, он стал просить расчета.

Граф позвал его к себе и пытался убедить, что он просто бредил и лучше сделает, если подождет, пока, так или иначе, объяснится исчезновение хозяина дома или явятся его наследники.

– Ничего не объяснится, господин граф, – ответил конюх, – так как наш господин был колдун! Я сам не верил этому и смеялся в лицо Клименту, когда он уверял меня, что наш господин появляется иногда Бог весть откуда, например, из угла комнаты, где нет двери. Кроме того, он всегда знает, что делается в людских, и слышит вещи, которые не может слышать ни один добрый христианин. Раз послал он Климента за чем–то в охотничий павильон и приказал ему торопиться, а тот стал перебраниваться с лесником и оттого запоздал. Вот, когда он вернулся, господин и говорит ему: «Как ты смел попусту время терять и затевать скандал с лесником, когда я жду тебя!» Нет, ваше сиятельство, что ни говорите, а господин Адуманта продал–таки душу дьяволу, и это сам сатана в адском пламени явился за ним. А что до лошади, так клянусь вам, что я сказал только истинную правду! В первый раз, как я услышал ночью ее ржание и топот копыт, никакое подозрение мне и на ум не приходило, а просто, думаю себе, что Саламандра нашла дорогу в конюшню. Обрадовался я, бросился к ней, а пока искал спички, потрепал по крупу, по шее, и лошадь, по обыкновению, потерлась головой о мою руку. И захотелось мне посмотреть, не поранила ли она себя, зажег я фонарь… и представьте себе мой ужас, когда я увидал, что стойло пусто! С тех пор! С тех пор чертова тварь каждую ночь приходит, ржет, сопит, копытами топает, а саму ее не видно. Нет! Как прикажете, а я ухожу! Свою душу губить не сотласен!

– Но, друг мой, это все галлюцинации!

– Нет–с, ваше сиятельство, не один я заметил дьявольщину, и скажу более, Саламандра никогда не была обыкновенной лошадью. Иногда она, бывало, смотрит так странно, а ржание ее точь–в–точь походило на человеческий смех. Это был демон, а не лошадь.

Не помогли никакие убеждения, и конюх в тот же день ушел. Часть прислуги последовала его примеру. Так как в числе беглецов находилась также одна из камеристок Эриксо, то графу пришлось пригласить сестру милосердия для ухода за больной.

На другой день после этого разговора в замок прибыл человек, объявивший, что набоб поручил ему управлять имением, и представивший документ, уполномочивавший его на это.

Он был высок и худощав, восточного типа, с бронзовым цветом лица. Он отлично говорил по–английски; но по–немецки изъяснялся весьма плохо.

В частном разговоре с графом он сообщил, что Адуманта Одеар жив и здоров и что он, благодаря счастливой случайности, оставил замок за четверть часа до взрыва, вызванного неосторожностью баронессы, которая, из чисто детского любопытства, коснулась электрического аппарата громадной силы и разрядила его. Он прибавил, что известие о смерти старшего брата принудило Адуманту спешно уехать в Индию, но что он умоляет графа пользоваться его гостеприимством, пока баронесса вполне не поправится, и отдает весь замок в его полное распоряжение.

С этого дня в замке все пришло в порядок. Новый управляющий поселился в комнатах, которые раньше занимал его господин – и все вошло в свою колею. Тем не менее, графа все–таки влекло поскорее домой. Бэр писал ему, что тело Ричарда находится в прежнем положении и на нем нет ни малейших следов разложения. Оно было положено в фамильный склеп, но он, профессор, принял все меры, чтобы тотчас же оказать помощь Леербаху, если тот проснется.

Эриксо продолжала чувствовать себя очень дурно. Теперь к физической боли присоединились еще нравственные страдания. Из разговора камеристки с сестрой милосердия она узнала о смерти Ричарда и об исчезновении набоба. Угрызения совести овладели ею и она горько упрекала себя за неосторожность, вызвавшую столько несчастья.

В состоянии Эриксо произошла легкая перемена к лучшему. Лихорадка уменьшилась, но раны и ожоги продолжали невыносимо болеть, так что несмотря на все свое самообладание, она не могла сдержать стонов.

Как–то ночью Эриксо не могла заснуть: тело горело, губы были сухи и страшная жажда мучила ее. Сестра же милосердия так крепко спала в соседней комнате, что больная не могла никого дозваться. Тяжелые думы угнетали ее. Она думала о смерти Ричарда и с тоской убеждалась, что, несмотря на все ее сожаления, горе ее было далеко не так глубоко, как должно бы было быть, что между ней и гробом барона восстает образ Адуманты, дышавший тем странным очарованием, которое покоряло ее чувства и заставляло усиленно биться сердце при воспоминании о нем.

Тщетно гнала она от себя эти думы, которые считала преступными, пыталась сосредоточить мысли на Ричарде и старалась проникнуться глубиной своей непоправимой потери. Все было напрасно! В памяти ее постоянно восставал индус, со своей загадочной улыбкой и всепокоряющим взглядом больших, темных глаз – и она забывала все, даже терзавшую ее боль, и думала только о нем.

Шум открывшейся двери заставил ее вздрогнуть, и Эриксо с удивлением увидела, что портьера раздвинулась, хотя никто и не входил в комнату. Эриксо вздрогнула и холодный пот выступил у нее на лбу, когда послышались твердые, хорошо знакомые шаги.

Затем кто–то остановился у ее кровати, и чья–то мягкая рука с длинными и тонкими пальцами легла ей на лоб.

Она хотела вскрикнуть, но голоса не было, и она, точно парализованная, лежала неподвижно.

– Безумная! Что ты наделала! – словно издалека донесся до нее голос Адуманты. – Мне следовало бы дать тебе погибнуть или предоставить тебя долгим и заслуженным страданиям. Но я сжалился над тобой, так как люблю тебя! Думая, что ты уже достаточно наказана, я явился облегчить твои страдания.