Страна вина - Мо Янь

Следователь пустился бежать. Миновав большие ворота, он увидел двор, заставленный роскошными лимузинами, в которые усаживались шикарно одетые люди. Почувствовав, что здесь что-то не так, он спешно свернул в узкий проулок. Там с ничего не выражающим лицом сидела, задумавшись о чем-то своем, девочка-сапожница. Из дверей ресторанчика с вывеской из разноцветного пластика выскочила и преградила ему дорогу густо размалеванная женщина. «Заходи, почтенный, — зазывала она, — заходи, выпей и перекуси! Двадцать процентов скидки на всё». При этом она прижималась к нему с лицом, исполненным невиданной страсти. «Не хочу я ни есть, ни пить», — отмахнулся Дин Гоуэр. Та схватила его за руку и потянула внутрь: «Не хочешь есть-пить — не надо, посиди чуток, дай ногам отдых!» Рассвирепев, он отшвырнул ее, и она упала с плаксивым воплем: «Брат, скорей сюда, тут хулиган дерется!» Дин Гоуэр собрался было перескочить через нее, но она обхватила его за ноги. Он рухнул на нее всем телом, потом вскочил и яростно пнул. Схватившись за живот, она стала кататься по земле. Из дверей выскочил здоровенный детина с бутылкой в левой руке и кухонным ножом в правой. Увидев, что дело дрянь, следователь пустился наутек. Чувствовал он себя великолепно, бежал не напрягаясь — как говорится, словно летящие по небу облака или стремительный поток, — легко и изящно выбрасывал в беге ноги; ровным было и биение сердца, и дыхание. Пробежав немного, он оглянулся: гнавшийся за ним детина остановился у бетонного столба и, расставив ноги, стал справлять малую нужду. Тут сразу навалилась усталость, сердце бешено забилось, на всем теле выступил холодный пот. Ноги стали ватными и не слушались.

Вкусные запахи привели к трехколесной тележке, где молодой человек жарил на чугунной сковороде блины, а стоявшая рядом старушка, по виду мать, принимала от покупателей деньги. Есть захотелось так, что, казалось, из горла протянулась маленькая ручонка, но купить еды было не на что. У тележки резко затормозил подлетевший откуда-то зеленый армейский мотоцикл. Перепуганный следователь хотел рвануться прочь, но, услышав крик сидевшего в коляске сержанта: «Испеки-ка нам пару блинов, хозяин!», — облегченно перевел дух.

Он оглядел солдат: один повыше, большеглазый, с густыми бровями, а у того, что поменьше ростом, и лицо поизящнее. Они подошли к тележке и стали болтать с продавцом о всякой ерунде. Тот добавил к пышущим жаром блинам острого красного соуса, и солдаты принялись за еду. Блины были горячие, они дули на них и перебрасывали из руки в руку, крякая от удовольствия и боли. Прошло совсем немного времени, а они уже умяли по три блина каждый. Тот, что пониже, достал из кармана шинели бутылочку и предложил высокому: «Хлебнешь?» «Хлебну, отчего не хлебнуть», — одобрительно ухмыльнулся тот. Высокий приложился к горлышку бутылочки и сделал большой глоток. Потом шумно втянул в себя воздух и громко причмокнул: «Славная штука, славная». Приятель-коротышка взял у него бутылочку и стал пить, зажмурившись от удовольствия. «Точно, — подтвердил он. — Вот это, я понимаю, то что надо!» Высокий полез в коляску, достал пару больших луковиц, почистил и протянул одну малорослому сослуживцу: «На, закуси, настоящий, шаньдунский». — «Так у меня перец имеется». И коротышка вытащил из кармана шинели несколько ярко-красных стручков: «Настоящий, хунаньский, поешь?» И добавил не без гордости: «Кто не ест перца — не революционер, а кто не революционер — тот контрреволюционер».[187]«Настоящий революционер лишь тот, кто лук ест!» — парировал долговязый. Войдя в раж, они стали наступать друг на друга, размахивая один луковицами, другой зажатыми в горсти стручками. Долговязый ткнул луковицами коротышке в голову, а тот пихнул перец сослуживцу в рот. Продавец блинов бросился разнимать их: «Драться-то зачем, товарищи? По мне, так вы оба отличные революционеры». Солдаты разошлись, надувшиеся и разозленные, а разнимавший их торговец аж скрючился от смеха. Дин Гоуэр тоже рассмеялся. «А ты чего тут хохочешь? — подступила к нему мать торговца. — То-то я смотрю — недобрый ты человек!» «Да добрый я, добрый», — поспешил ответить он. «Разве добрые люди смеются, как ты?» «Как это — как я?» — удивился следователь. Быстрым движением старуха извлекла, словно из воздуха, маленькое круглое зеркальце и подала ему: «А вот сам посмотри!» Он взял зеркальце, глянул в него и замер от ужаса: меж бровей у него, оказывается, тоже было круглое отверстие от пули, и из него сочилась кровь. А еще сквозь череп было видно, как по извилинам головного мозга движется поблескивающая пуля. Вскрикнув, он отбросил зеркальце, словно кусок раскаленного железа. Оно покатилось по земле и завертелось на ребре, отбрасывая сверкающие солнечные зайчики на выцветшую красную стену. На ней было что-то написано большими иероглифами. Вглядевшись, он разобрал странный лозунг: «Все силы на искоренение пьянства и секса!» Смысл лозунга тут же стал ясен, а когда он приблизился к стене и коснулся этих иероглифов, они тоже обожгли ему пальцы, как раскаленное докрасна железо. Он обернулся: солдаты куда-то исчезли, продавец блинов с мамашей тоже. Следователь подошел к брошенному мотоциклу. Бутылочка с вином так и лежала в коляске. Он взял ее и взболтал, глядя, как со дна поднимаются бесчисленные крохотные жемчужинки пузырьков. Зеленое какое-то, словно гнали из золотистой фасоли. Даже через пробку чувствовался насыщенный аромат. Он нетерпеливо вытащил ее и, прильнув воспаленным ртом к скользкому и прохладному горлышку, ощутил невыразимое блаженство. Зеленая жидкость, словно смазочное масло, беспрепятственно проскользнула в горло, навстречу внутренностям, приветствующим ее, как школьники с цветами. Он воспрянул духом — так после долгой засухи поднимаются растения навстречу благодатному дождю — и даже не заметил, как бутылочка опустела. Повертев ее в руках и пожалев, что в ней уже ничего нет, он отбросил ее в сторону, сел на мотоцикл и взялся за руль. Крутанув стартер, он ощутил радостную и нетерпеливую дрожь мотоцикла, который, словно громко фыркающий, бьющий копытом и потряхивающий гривой жеребец, был готов рвануться вскачь. Отжато сцепление — и вот уже мотоцикл, подпрыгивая, выкатился на дорогу и с ревом стал набирать скорость. Казалось, механизм между ног обладает каким-то высоким интеллектом и ничем управлять не надо — сиди себе прочно и держись за руль, чтобы не вылететь из седла. Рокот мотора перерос в конское ржание, ноги явственно чувствовали теплое тело скакуна, а в ноздри ударил пьянящий аромат конского пота. Один за другим оставались позади сверкающие автомобили, а встречные, из которых таращились широко раскрытые от страха глаза, врассыпную уходили на обочину. Он чувствовал себя ледоколом, по обе стороны от которого разлетаются льдины, разрезающим волну катером. Это ощущение пьянило. Несколько раз он ясно видел, что сейчас врежется, и даже слышал панические крики. Но беду отводило в самый последний момент: когда до столкновения оставалось совсем чуть-чуть, эти сверкающие штуковины расходились в стороны, как желе, уступая дорогу ему и его могучему скакуну. Впереди показалась река, моста через нее не было, а в глубоком ущелье бурлил, взбивая высокие шапки пены, ледяной поток. Он потянул руль на себя, мотоцикл взмыл, ставшее легким, как бумага, тело закружило сильными потоками ветра, а огромные лучезарные звезды над головой оказались так близко, что протянешь руку — и можно дотронуться. «Никак я на небо взлетел? А если взлетел, значит, я теперь небожитель?» — размышлял он про себя. Насколько просто стало все, что раньше представлялось недостижимым! Тут у мотоцикла отскочило бешено вращающееся колесо, потом еще и еще одно. Объятый ужасом, он закричал, и его крик поплыл, то поднимаясь, то опускаясь, над деревьями, как веявший в их кронах ветерок. В конце концов он рухнул на землю, лишенный колес мотоцикл неуклюже повис меж ветвей, а взявшаяся невесть откуда стая белок впилась зубами в его металл. Он и представить себе не мог, что зубы у белок такие острые и крепкие, что они могут грызть металл как прогнившую кору. И стал разминать затекшие ноги. Когда к ним вернулась прежняя подвижность, отметил, что ни ушибов, ни царапин нет. Потом стал растерянно озираться. Вздымающиеся до небес стволы деревьев обвивала виноградная лоза, в ее сплетениях алели большие цветы, казалось, сделанные из гофрированной бумаги. Лоза была усеяна гроздьями похожих на виноград пунцовых и зеленоватых ягод, свежих и сочных, будто выточенных из прекрасной яшмы. Через полупрозрачную кожуру видно, какие они налитые, — прекрасный материал для виноделия. Вроде бы шоферица или какая-то другая безымянная красавица говорила, будто сейчас в горах один седовласый профессор делает вместе с обезьянами самое замечательное на свете вино. Кожа этого вина, этой красавицы, глаже, чем у голливудских звезд, взгляд пленительнее, чем взгляд ангела, а зовущие губы куда желаннее напомаженных губ императрицы… Не вино, а венец божественного творения, шедевр, начертанный кистью гениального автора. Сквозь сплетенные ветви пробивались снопы яркого света, в них струилась белесая дымка, и в этой дымке он увидел обезьян. Они скакали, скалили зубы и корчили рожи, выискивали блох у соплеменников. Могучий самец с мохнатыми седыми бровями — вожак, наверное, — сорвал лист, свернул в трубочку и дунул. На раздавшийся свист тут же сбежались остальные обезьяны и — ну до чего же похоже на людей, просто умора! — выстроились в три шеренги: кто по команде «вольно», кто по стойке «смирно» или озираясь налево и направо, как по команде «равняйсь!». «Ну потеха! — хмыкнул про себя следователь. — Ноги враскорячку, спины сутулые, головы вперед — совсем не по уставу. Но какой с них спрос! Людей и тех допускают в роту почетного караула лишь через полгода упорных тренировок, во время которых им связывают ноги вместе, привязывают доску на спину и не разрешают спать на подушке. А тут — обезьяны!» На хвосты обезьяны опирались как на посохи. «Фруктовые деревья, когда на них много плодов, подпирают подпорками, чтобы ветви не ломались. У обезьян, видать, такая же история. Людям к старости тоже клюка бывает нужна. Один из старинных пекинских переулков — хутунов — называется Цяныуайгунь — переулок Переднего Посоха. А если есть переулок Переднего Посоха, то должен быть и переулок Заднего. Всем древним хутунам посохи нужны — передние или задние. И обезьянам тоже, только опираются они на них задом, поэтому когда забираются на дерево, их ярко-красные задницы и открываются во всей красе». Старый самец что-то скомандовал, обезьяны рассыпались во все стороны и, забравшись по лианам, стали раскачиваться и срывать те самые, пунцовые и зеленоватые, крупные виноградины. Они действительно очень крупные, каждая с шарик для пинг-понга. Во рту скопилась горькая, с оскоминой слюна; он облизнул губы и протянул руку, чтобы сорвать гроздь, но ягоды висели слишком высоко: близок локоть, да не укусишь. С гроздьями ягод на голове обезьяны подбегали к похожему на колодец углублению, с плеском бросали их, и оттуда облачками липкого тумана поднимался чарующий, как красотка, винный аромат. Вытянув шею, следователь заглянул в этот «колодец»: там, словно в бронзовом зеркале, отражался золотистый диск луны. Обезьяны свисали, уцепившись друг за друга, — совсем как в сказках. Потрясающей красоты картина! С их уморительными ужимками они просто прелесть. «Эх, фотоаппарат бы сюда, да заснять эту изумительную картину! — мелькнуло в голове. — Весь журналистский мир был бы потрясен! Получил бы международную премию в миллион долларов, а если в юанях — так восемь миллионов. На всю оставшуюся жизнь хватило бы вкусно есть и сладко пить и сыну бы осталось, чтобы поступить в университет и жениться. Зубы у сына уже все вышли, и между большими передними — щербинка, как у глуповатой девчонки». Тут обезьяны, одна за другой, посыпались в «колодец». Лунное отражение раскололось, разлетелось золотыми блестками света, а обезьяны капельками загустевшего сахарного сиропа с шуршанием приникли к покрытым мхом стенкам «колодца». На стенках росли и две полосы золотисто-красной травы линчжи. Подлетел красноголовый журавль, взял в клюв стебелек этой травы, вытянул длинные ноги, взмахнул крыльями и взмыл в небо на лунный свет. Не иначе понес травинку в дар богине луны Чан Э. Лунную поверхность покрывает мягкий золотистый песок. На нем две дорожки следов. Их оставили американские астронавты, и следы эти не исчезнут даже через полмиллиона лет. Эти астронавты похожи на призраков. Солнце светит на Луне так ярко, что глаз не открыть. Вот он стоит в лунном свете: и впрямь целая копна серебристых волос на голове, ни усов, ни бороды, одет в лохмотья, все лицо в шрамах. В одной руке дубовое ведерко, в другой — деревянный черпак. Он зачерпывает вино из ведра, высоко поднимая черпак и неторопливо выливая вино на землю, где оно растекается полупрозрачными светло-желтыми полосками и быстро застывает резиноподобной массой, словно только что добытая каучуковая смола. Выглядит очень аппетитно, так и хочется сунуть в рот. «Ты и есть тот самый профессор из Академии виноделия в Цзюго, у которого с головой не в порядке?» — вертится на языке вопрос. «Я — стоящий в пленительном лунном свете китайский король Лир, — заговорил старик. — Король Лир посреди страшной бури проклинал небо и землю, а я под светом луны возношу хвалу людям. И древние легенды могут в конце концов стать реальностью, а вино… Вино — величайшее изобретение человечества. Без вина не было бы Библии, не было бы египетских пирамид, Великой Китайской стены, музыки, крепостей, штурмовых лестниц и таранов, чтобы брать эти крепости, не было бы расщепления ядра, кеты в реке Уссури, миграции рыб и перелетных птиц. Младенец еще в утробе матери чует запах вина, первоклассные мехи для вина выделывают из крокодиловой кожи. Настоящим откровением стали для мастеров-виноделов романы о боевых искусствах уся. Отчего скорбел Цюй Юань?[188]Вина у него не было, вот и скорбел. В Юннани процветает наркоторговля и употребление наркотиков, а причиной тому — отсутствие хорошего вина. Цао Цао в целях экономии зерна выпустил указ, запрещающий производство вина, — прекрасный пример того, как мудрые люди совершают глупости. Разве можно запретить вино? Запретить производство и потребление вина — задача невыполнимая, это все равно что запретить людям совокупляться и приумножать потомство. Покончить с этим труднее, чем отменить силу земного притяжения: вот упадет яблоко вверх, тогда и вино можно запрещать. А лунные кратеры — да это же рюмки бесподобной красоты! А римский Колизей можно было бы переделать в огромный винный склад. „Суаньмэйцзю“, „Чжуецин“, „Чжуанъюаньхун“, „Тоупинсян“, „Цзинъянчунь“, „Кансицзуй“, „Синхуацунь“, „Ляньхуабай“ — все это, в общем, неплохие вина, но по сравнению с моим Обезьяньим вином это просто земля и небо. Какой-то болван однажды заявил, что в вино можно добавлять мочу, и в силе воображения ему не откажешь. В Японии широко распространена уринотерапия: выпивай каждое утро чашку собственной мочи и избежишь многих болезней. И Ли Шичжэнь резонно утверждал, что детская моча помогает при внутренних воспалениях. А истинные ценители разве будут что-то есть под вино? То, что такие люди, как Цзинь Ганцзуань, едят под вино младенцев, свидетельствует о том, что пить вино как должно они не умеют…»