Феномен 1825 года - Леонид Ляшенко

К 10 часам утра 14 декабря Трубецкой узнал от Рылеева и Пущина, приехавших к нему домой, об отказе Якубовича и Булатова претворять в жизнь план восстания. Начиналась агония организованного выступления мятежных войск, из которой постепенно вырисовывалась невнятная импровизация на тему неповиновения властям отдельных воинских частей. Трубецкой, начисто лишенный романтической жертвенности Рылеева или Одоевского, несгибаемости Пущина или Кюхельбекера, сразу решил для себя, что сражение проиграно. Ему не хватило решимости поведать об этом друзьям-единомышленникам, но мысли диктатора оказались заняты уже совсем не Сенатской площадью. Он искал выход из создавшегося положения, думая о том, как выправить ситуацию, полагаясь больше на случай, чем на родившиеся в кабинетных спорах проекты.

Тем временем Михаил и Александр Бестужевы при активной поддержке Д. А. Щепина-Ростовского сумели вывести из казарм две роты Московского полка, которые с криками: «Ура, Константин!» – промаршировали к Сенату. Декабристы использовали не только привычную покорность солдат своим непосредственным командирам, В. К. Кюхельбекер но и учли одну из главных черт народной психологии – веру в доброго, справедливого царя. Иными словами, образ Константина Павловича 14 декабря оказался символом социальной справедливости по-солдатски, что, несомненно, было на руку офицерам-радикалам, но в их планах дальнейшего устройства России никакой роли не играло. И конечно, выводом рот московцев на Сенатскую площадь дело не ограничилось.

В.К.Кюхельбекер. Гравюра И. И. Матюшина (1880-е годы).

П. Г. Каховский. Рисунок А. Питча с миниатюры 1820-х годов.

Еще в утренние часы декабристы разъехались в гвардейский Морской экипаж, Финляндский и лейб-гвардии Гренадерский полки. Время катастрофически утекало, поддержка московцам задерживалась, а к их каре уже подъехал Милорадович, предпринявший попытку убедить солдат вернуться в казармы. Для генерал-губернатора это был единственный шанс «сохранить лицо» и выразить решительное несогласие с бунтовщиками. Пора было признать, что в своих играх с ними он зашел непозволительно далеко. Популярность боевого военачальника оказалась столь велика, что его слова явственно смутили солдат. Но Петру Каховскому, смертельно ранившему Милорадовича, и Евгению Оболенскому, отогнавшему его лошадь штыком от каре, удалось удержать ситуацию под контролем. Необычайно приободрил декабристов приход к Сенату лейб-гренадеров под командованием А. Н. Сутгофа, а следом за ним прибыл и Морской экипаж. Теперь каре мятежников насчитывало более двух тысяч человек, и именно оно какое-то, пусть и непродолжительное, время являлось хозяином площади.

Николай Павлович, то ли уже император, то ли все еще соискатель короны, находился в растерянности, усугублявшейся растущим недоумением. Рядом с ним на площади не оказалось великого князя Михаила, застрявшего в казармах Московского полка, командующего гвардейской пехотой генерала Бистрома, ничего не было известно о настроениях Егерского и Финляндского полков, да и толпы народа вокруг площади вели себя все более агрессивно. Предпринимать в таких условиях активные действия против бунтовщиков казалось опасной авантюрой. Промедление с подобными действиями было для них равнозначно смерти. Наконец, Николай решился атаковать каре силами конной гвардии с двух позиций: от Адмиралтейства и от Сената.

Атака была неплохо задумана, но не удалась, причем вовсе не из-за отчаянного сопротивления восставших. Правда, Морской экипаж встретил конногвардейцев боевым залпом и даже ранил несколько человек, но остальные роты стреляли холостыми патронами, воздействуя на кавалерию чисто психологически. Главное же заключалось в том, что конная гвардия и не собиралась вламываться в ряды восставшей пехоты, сминая ее лошадями. Ни те ни другие не желали доводить дело до смертельной схватки. Повторные атаки кавалерии лишь подтвердили миролюбивое настроение солдат. Однако полки, присягнувшие Николаю Павловичу, все подходили и подходили к Сенатской площади. К 14.00 ее окружение было завершено. Но и собирание сил восставших на этом не закончилось, оставался батальон лейб-гренадер ов, который вел Н. А. Панов. Вот только куда этот батальон направлялся?

У многих исследователей создалось впечатление, будто Панов со своими солдатами пытался захватить Зимний дворец, арестовать царскую семью, что могло кардинальным образом изменить ситуацию в столице. Однако чисто тактическая обстановка во дворе Зимнего оказалась для лейб-гренадеров неблагоприятной. Дворец охранял полк гвардейских саперов, шефом которого являлся Николай Павлович, а на подходах к царской резиденции располагалась полурота Финляндского полка. Последняя, хотя и не сумела остановить солдат Панова, но оказалась у них в тылу. Попытавшись ввязаться в бой за Зимний, лейб-гренадеры неизбежно попали бы в «клещи» между саперами и финляндцами. Осознав это, Панов вывел свой батальон на Дворцовую площадь и двинулся дальше, к товарищам у Сената. В 14.30 девятьсот лейб-гренадеров присоединились к восставшим, силы которых росли, а вот тактика – пассивное противостояние правительственным войскам – не менялась. Ждали диктатора, его указаний, и никто не мог предположить, что диктатор на площади так и не появится…

Как это было? Отступление четвертое

Почему же Трубецкой не пришел в тот день на Сенатскую площадь? По мнению Николая I, великого князя Михаила Павловича и историка-царедворца М.А. Корфа, он оказался трусом и просто предал своих товарищей. Однако вряд ли такое заключение можно признать даже приблизительно соответствующим истине. Члены Южного общества декабристов, плохо знавшие Сергея Петровича, выдвинули свою версию случившегося. Они считали, что Трубецкому, обладавшему несомненным военным мужеством, не хватило гражданской смелости.

Видимо, подразумевалось следующее: князь, отважно воевавший с французами, не смог переступить через привычную покорность трону и поднять оружие против монарха и соотечественников. Интересное предположение, но вряд ли оно имеет отношение к поведению одного из старейших членов декабристских обществ, человеку, отнюдь не подверженному влиянию эмоций, разработавшему четкий план военного захвата Петербурга, а потому понимавшему, что без кровопролития дело, скорее всего, не обойдется.

В таком случае как же можно объяснить позицию диктатора в день восстания? Здесь много всего сошлось: и чисто военное, даже штабное, отношение к затеянному предприятию, и особенности характера Трубецкого, и общая утопичность планов дворянских революционеров, и прекраснодушие декабристов как представителей особого человеческого типа. Узнав об отказе Якубовича и Булатова выполнять утвержденный план действий, Сергей Петрович понял, что на Сенатской площади теперь ничего не решается. Он переместился к Зимнему дворцу в надежде, что какой-нибудь части восставших войск, спешащей к Сенату, удастся случайно захватить дворец и арестовать царскую семью. Имея на руках такие козыри, можно было начинать игру с новым императором. На Сенатской же площади Трубецкой не хотел появляться совсем не потому, что это было, с его точки зрения, бессмысленно. Если бы все обстояло так просто, то можно было бы с полным основанием говорить о том, что диктатор действительно бросил товарищей на произвол судьбы, трусливо обманул их ожидания.