Феномен 1825 года - Леонид Ляшенко

Позже поручик сделал незаурядную карьеру, став начальником Штаба военно-учебных заведений России, но так и жил с клеймом предателя. Оправдаться перед обществом он не мог, поскольку слишком многое покоилось на легенде о благородном юноше – спасителе престола и царя. Оправдаться – означало признать, что во главе военно-учебных заведений в России долгие годы стоял член тайного общества, вполне достойный сибирской ссылки или солдатчины на Кавказе. Лишь много позже, в царствование Александра II, когда Ростовцев возглавлял дело освобождения крепостных крестьян, его сыновья попытались заступиться за честь отца, приоткрыв А. И. Герцену правду о визите поручика в Зимний дворец накануне восстания декабристов. Но даже издателю «Колокола» не удалось опровергнуть устоявшуюся за десятилетия легенду.

Пока Ростовцев пытался осуществить свой хитрый замысел бескровного политического переворота, руководство Северного общества занималось совсем другими проблемами. Оно (в лице прежде всего К. Ф. Рылеева и С. П. Трубецкого) вынашивало план восстания и готовило документ, в котором Россия извещалась о новых порядках, устанавливаемых победителями. План военного захвата Петербурга был разработан Трубецким и в случае четкого исполнения гарантировал мятежникам хотя бы кратковременный успех.

В соответствии с ним силы восставших разбивались на три отряда, перед каждым из которых была поставлена предельно ясная задача. Капитан А. И. Якубович во главе Морского экипажа должен был захватить Зимний дворец и арестовать царскую фамилию. Полковник А. М. Булатов с лейб-гренадерами занимал Петропавловскую крепость, поскольку она являлась не только арсеналом столичного гарнизона, но ее артиллерия еще и держала под прицелом весь центр столицы. Трубецкой же во главе основных сил восставших выступал к Сенату, где должен был принудить сенаторов объявить России о совершившемся перевороте и ознакомить ее с грядущими переменами, перечисленными в так называемом Манифесте к русскому народу. Этот документ, также написанный Трубецким, интересен тем, что раскрывает подлинные (если можно так выразиться, максимальные) цели восстания.

В нем говорилось о том, что до выборов постоянного правления устанавливается временная власть двух-трех человек, назначенных восставшими для проведения основополагающих преобразований. Объявлялась свобода слова и совести, отменялось крепостное право, рекрутская повинность, военные поселения и подушная подать. Отправлялись в отставку солдаты, прослужившие 15 лет, и вводилась всеобщая воинская повинность. Провозглашалось равенство граждан перед законом и организовывались гласные суды с присяжными заседателями. По своей радикальности манифест Трубецкого превосходил все проекты, появлявшиеся в среде декабристов в период междуцарствия. Он свидетельствовал о прекрасном знакомстве его автора с «Русской правдой» П. И. Пестеля и Конституцией H. M. Муравьева, а также о творческой их переработке Трубецким.

Позвольте, а как же вывод полков за город, демонстрация сил восставших и переговоры с персоной, вступавшей на престол? Думается, что этот ход диктатор восстания оставлял, так сказать, про запас, на всякий случай, а может быть, вообще использовал его как уловку, дымовую завесу, предназначавшуюся для К. Ф. Рылеев успокоения умеренного крыла декабристов (прежде всего, людей, недавно принятых в Северное общество). К сожалению, в число этих недавно принятых, – а то и вообще случайных попутчиков декабристов – входили две важнейшие для судьбы заговора фигуры: Якубович и Булатов. Именно их позиция во многом определила ход событий накануне восстания и непосредственно 14 декабря.

К.Ф.Рылеев. Рисунок А. Питча с миниатюры 1820-х годов.

А. М. Булатов недавно присоединился к Северному обществу (главным образом благодаря Рылееву), а потому смутно представлял себе цели и силы этой организации. Будучи шапочно знаком с другими руководителями декабристов, он в последний момент заподозрил Рылеева и Трубецкого в бонапартизме, а если точнее, то в желании заменить династию Романовых династией Трубецких. Его сомнения постоянно поддерживались и раздувались Г. С. Батеньковым и А. И. Якубовичем, действия которых базировались уже не просто на растерянности и недостаточной информированности, а на гораздо более прочных основаниях, о чем речь пойдет ниже. Вообще-то тема бонапартизма в декабристской среде витала в воздухе, и «болен» ею был не один Булатов. Известно, что многие радикалы подозревали наличие комплекса Наполеона у П. И. Пестеля и С. И. Муравьева-Апостола, результатом первого знакомства вождей Северного общества стали намеки Рылеева на «честолюбивые виды» Трубецкого. Однако теоретические размышления на эту животрепещущую для начала века тему – одно, а вот сомнения в чистоте помыслов лидеров движения накануне восстания – совсем другое.

Если Булатов метался 12 и 13 декабря и страдал от слабости собственных идейных позиций и недостатка уверенности в необходимости выступления для «пользы Отечества», то его единомышленники пытались отстоять собственные, выношенные и чрезвычайно предметные планы действий. За Булатовым, а еще в большей степени за Якубовичем стоял политически мудрый и обстоятельный Батеньков, который не слишком верил в успех вооруженного переворота. По его мнению, следовало не бряцать понапрасну оружием, а вступить в переговоры с царствующей фамилией с тем, чтобы кто-то из декабристов (сам Батеньков, конечно!) оказался поближе к власти. Ему виделся пост этакого регента-наставника при Елизавете Алексеевне или малолетнем Александре Николаевиче. Такой пост дал бы умелому человеку возможность «вырастить» в стране за десять лет «новую», прогрессивную аристократию и совершить бескровный переворот. Однако для этого следовало прежде всего сковать действия «старой гвардии» декабристов: К. Ф. Рылеева, С. П. Трубецкого, И. И. Пущина, Е. П. Оболенского, Н. А. и А. А. Бестужевых. Для такой роли Булатов и Якубович подходили как нельзя лучше.

Пестель в образе Наполеона. Рисунок А. С. Пушкина (1826).

У Якубовича (заместителя диктатора восстания) имелись свои резоны. Изгнанный из гвардии и отправленный на Кавказ за нашумевшую четвертную дуэль (Завадовский и Грибоедов против Шереметева и Якубовича), он считал себя безвинно пострадавшим и меч – тал об исправлении этой несправедливости. Случайное знакомство и сближение с Милорадовичем открывало перед Александром Ивановичем манящие перспективы, в которые восстание «по Трубецкому» никак не вписывалось. Ведь даже в случае победы радикалов он по-прежнему оставался на вторых ролях, загороженный сутуловатой спиной штабиста-диктатора. Оказание важной услуги генерал-губернатору столицы сулило капитану-кавказцу гораздо большие выгоды. Личные интересы легко и естественно переплетались у него в голове с реализацией какой-то части планов тайного общества. Вот почему Якубович быстро нашел общий язык с Батеньковым и настойчиво внушал Булатову мысль о подозрительном поведении вождей восстания.

Руководители восстания вечером 13 декабря пыталось окончательно определить свои позиции в отношении завтрашней переприсяги Николаю Павловичу и перспектив восстания. Интересное получалось определение позиций. Во-первых, до сих пор почему-то считается значимым, что декабристы, выходя на площадь, опаздывали к присяге Сената. Однако, как свидетельствуют их показания на следствии, они и не надеялись застать сенаторов на рабочем месте, уверенные в том, что в случае успеха восстания смогут собрать необходимый кворум с помощью курьеров. Иными словами, местонахождение сенаторов и их поведение во время переприсяги радикалов совершенно не волновали.