Две королевы - Александр Дюма

— Я никогда не опущусь до такого притворства, — заявила она, — не хочу скрывать то, что чувствую, пусть этот народ и этот двор не думают, что я счастлива стать их королевой. О, лучше бы я умерла!

Подобное начало показалось испанцам чрезвычайно странным. Это было, на самом деле, тем более странным, если учесть, что она не оставила в прошлом никакой сердечной привязанности, и, в конце-то концов, незаметная принцесса Нёйбургская должна была принести некоторые жертвы, получая корону Испании и Обеих Индий.

Еще на границе принцесса познакомилась со своей свитой. Ей представили ее надсмотрщицу — главную камеристку, герцогиню де Вильяфранка, и главного мажордома, но на эту должность уже не был назначен красивый и поэтичный де Асторга. Герцог ни за что на свете не согласился бы занять тот пост, впрочем, никто и не подумал предложить его ему. Тех, кто не на виду, быстро забывают.

В ту минуту, когда принцесса выходила из своих апартаментов, чтобы пройти в тронный зал, а оттуда в часовню, она заметила в первом ряду сеньоров высокого человека великолепного сложения, с некрасивым лицом, но именно такие лица часто нравятся, и к их несовершенным чертам быстро привыкают. Ему, пожалуй, было около сорока лет, но выглядел он на тридцать.

Благородная, величественная осанка, гордый вид сеньора были неподражаемы, а изящество манер ни с чем не сравнимо. Испанский вельможа поклонился принцессе с особым почтением, по-рыцарски (я не нахожу другого слова, чтобы поточнее выразить мою мысль), и она не могла этого не заметить. Конечно же, принцесса видела этого человека по приезде, но не вспомнила его имени: находясь в полном смятении, она плохо слушала, кого ей представляют. Она благосклонно ответила на его приветствие и прошла дальше.

Такой поклон недвусмысленно выражал желание сеньора служить королеве, быть ей преданным душой и телом; Анна, не желая прерывать торжественное шествие, решила разузнать позднее, кто же этот ревностный слуга.

Немного подальше она увидела знакомое красивое лицо с сияющими глазами и многообещающей улыбкой; Анна поневоле улыбнулась, вспомнив два прекрасных дня в тирольских горах, лучезарные планы, которые она и ее кузен строили вместе, горячие надежды бедного принца Дармштадтского на богатство и счастье. Принц сделал ей неловкий поклон, на который она ответила так, чтобы приободрить его.

«Что ж, — подумала принцесса, — среди тех, кто смотрит на меня, есть уже два преданных друга».

Чуть далее среди послов важно расхаживал граф фон Мансфельд, — остальные уступали ему дорогу с тем большей легкостью, что посла Франции здесь не было. Его представлял другой человек, который не стремился выдвинуться вперед, оставаясь на положенном ему месте в соответствии с рангом подчиненного. Французский и испанский двор были уже почти в ссоре, а в таких случаях посол обычно притворно заболевает, чтобы остаться в гуще событий и появиться лишь в подходящее время.

Бракосочетание состоялось; король держал себя достойно, а королева была так взволнована, что еле говорила. Покров печали, более густой, чем прежде, опустился на это жилище, и без того грустное и унылое.

Получив благословение, новобрачные приступили на виду у всех к трапезе, но даже не притронулись к еде; принцесса Анна чувствовала, что вот-вот разрыдается под всеми этими взглядами, нацеленными на нее, как дула мушкетов.

Король поднялся первым, но перед тем с учтивым полупоклоном испросил у нее разрешение на это; настал самый горький миг, скоро их должны были оставить наедине, и что скажет она этому человеку, которого не знает, которого боится и который к тому же так не нравится ей?

— Он безумен, Берлепш! — жаловалась королева своей воспитательнице, снимавшей с нее драгоценности, чтобы убрать их, как было принято. — Он, быть может, убьет меня. Словом, молись за меня!

Госпожа фон Берлепш изо всех сил старалась утешить королеву и приободрить, но ей пришлось оставить ее на попечение испанских служанок и главной камеристки, а самой удалиться: теперь ни в свите королевы, ни в ее спальне она не занимала почетного положения. В Испании правила придворного этикета не таковы, как у нас (я, кажется, уже упоминала об этом). Королеву провожают в спальню, укладывают в постель, затем все уходят; король появляется один, в ночной сорочке; он проходит в спальню по внутренним покоям.

На этот раз все происходило как всегда. Когда Карл II вошел к королеве, он был бледнее, чем во время брачной церемонии. Два-три раза он молча обошел комнату, подыскивая нужные слова, чтобы не обидеть эту молодую женщину, которую согласился взять в жены по государственным соображениям и которая ни в коей мере не могла быть виновницей его постоянной печали; вместе с тем король сознавал, что неспособен проявить те чувства, которых он не испытывал. Образ Луизы Орлеанской не покидал его, он все время видел ее перед собой, она то умоляла его, то сердилась, то протягивала руки, подталкивая к принцессе, то, напротив, удерживала, в зависимости от игры его воображения.

Карл II был добр, чистосердечен, и не его вина, что он имел несчастье родиться с такими странностями. В возрасте королевы Анны Нёйбургской женщины очень жалостливы, они легко проникаются сочувствием к страданиям других. С самого утра она просила Бога ниспослать ей силы, внушить, как надо вести себя с человеком, отныне ставшим ее супругом, хотя и навязанным ей. При виде его лица, искаженного мукой, и его глаз, наполненных слезами, ее охватила великая жалость, очень похожая на любовь, и в эту минуту родилась та искренняя нежность, которую она потом питала к нему всю свою жизнь.

Когда король проходил рядом с ней, Анна окликнула его. Он обернулся, чрезвычайно удивленный.

— Государь… — очень робко повторила она.

— Что вам угодно, сударыня?..

— Простите меня, государь, но мне кажется, — что между нами не все происходит так, как должно быть, мне кажется, что вы страдаете и боитесь сказать мне б этом, обрекая себя на муку, опасную для нашего будущего. Поговорите со мной так, будто знаете меня давно, расскажите о причине вашей боли; мне предназначено быть вашим лучшим другом, и никто не имеет права узнать о ваших терзаниях раньше меня.

Карл II слушал ее с глубоким удивлением, g ним никогда не вели подобные речи. Он не понимал, сон это или явь. Он подошел к кровати и стал ждать, что Анна скажет еще, чтобы затем ответить.

— От этой минуты может зависеть вся наша дальнейшая жизнь; я очень молода, приехала издалека, не знаю нового для меня мира, двора, не разбираюсь в политике. Я росла в патриархальном замке и не видела вокруг никого, кроме друзей. Наше тихое уединение впервые было нарушено, когда к нам приехали за невестой для императора. Моя сестра оплакивает на троне приют наших юных лет, я же хочу пойти по другому пути. Вы страдаете, государь, вы несчастны, вас вынудили оторваться от ваших печалей и взять в супруги женщину, которую вы не любите. Кто знает? Может быть, Бог посылает вам друга и утешительницу. Вы будете плакать рядом со мной, я буду лить слезы вместе с вами, потому что не смогу спокойно смотреть, как вы терзаетесь, и знаю: жалость и нежность облегчают страдания.