Чеченская рапсодия - Юрий Иванов-Милюхин

— Ту сэ кушри… — выбросила она из себя короткую фразу и повторила, глядя в середину копны: — Кушри…Кушри!

Дарган потянулся было сначала к пистолету, но затем пальцы его правой руки машинально обхватили рукоятку шашки. Он еще не понимал, что произошло с девушкой и кто тот человек, к которому она обращается, но память услужливо начала подсказывать ему, что кое в чем подобном он и сам когда-то был виноват.

Солнце закатилось за пушистое облако, по лугу побежали торопливые тени, усиливая картины прошлого. Меж тем молодая женщина вдруг скорчилась от боли и попыталась затолкать конец подола платья между ног, не переставая сыпать чужими проклятьями. Она по-прежнему не замечала остановившегося невдалеке от нее казачьего разъезда, видимо, находилась в полной прострации. Станичники недоуменно переглядывались, не торопясь приближаться к потерпевшей и не сводя глаз со стожка сена, сильно взлохмаченного сбоку.

— Сэ фашер контре… кушри… — продолжала бессвязно бормотать незнакомка, не зная, за что приниматься. — Жуир де… луттер контре… Ту сэ кушри! Напряжение возрастало, из углубления в копне до сих пор не доносилось ни единого звука, а это наталкивало служивых на мысли, что девушка или сама напоролась на что-то острое, или решила разыграть перед разъездом жуткий спектакль. Но к чему она его затеяла и какую выгоду искала, никто из казаков не мог себе представить. Да и как она очутилась вдали от станицы в тревожную для всех пору? Станичные скурехи никогда не выходили по одной за околицу, они знали, что за каждым их шагом с горных круч следят джигиты, готовые умыкнуть юных казачек и сделать их или женами, или пожизненными рабынями на своих скудных полях среди заоблачных скал.

Наконец Дарган громко звякнул ножнами о стремена и кашлянул в кулак.

— Милая, ты бы сначала развернулась к нам передом, — с нотами сожаления в голосе попросил он. — А потом мы хотели бы послушать, что с тобой приключилось.

Девушка вздрогнула и быстро обернулась, на ее удлиненном лице отразилась новая волна испуга. Дарган на мгновение замер в седле, затем непроизвольно сунулся вперед, стараясь получше рассмотреть незнакомку, укрытую копной растрепанных волос. В глазах у него заплясал блеск недоумения, а на скулах принялись перекатываться крепкие желваки. Молодая женщина тоже громко вскрикнула и прижала руки к груди, по ее внешнему виду можно было определить, что подобной встречи она тоже не ожидала.

— Никак французская мамзелька, — ошалело протянул один из верховых. — Похоже, Дарган, что это гостья с твоего подворья.

— А зачем она сюда притащилась? — с сомнением пожал плечами другой казак. — Дома, что ли, не сиделось?

— Тараска, а ну глянь под копну, — вступил в разговор третий. — Не видно ли там и француза? Они же вдвоем к нам в станицу прибыли.

Но шустрый малолетка, к которому обратился старослужащий, ничего сделать не успел, потому что из углубления в копне показался молодец в черкеске и при оружии. Он оправил на себе платье, сдвинул папаху на затылок и только после этого развернулся лицом к станичникам. Глаза патрульных округлились от удивления, они как по команде посмотрели на своего командира, который оторопел от увиденного больше всех остальных. Это был его младший сын Петрашка.

Сначала у Даргана скакнули вверх брови, затем сам собой раскрылся рот. Он одурело покрутил головой, снова воззрился на незнакомку, по-прежнему стоящую перед ним с задранным подолом платья и с потеками крови по ногам, перевел взгляд на молодца И вдруг одним разом сломал черты своего мужественного лица, превратив его в маску хищного зверя, увидевшего жертву. Правая рука полковника рванула из ножен клинок, а левая дернула на себя поводья, принудив кабардинца подняться на дыбы. Ему оставалось послать коня вперед, к появившемуся из стожка казаку, и пустить острое как бритва лезвие под его подбородок, чтобы подравнять без того прямые плечи.

И тут раздался громкий возглас провинившегося, в котором несмотря ни на что чувствовалось внутреннее спокойствие:

— Батяка, она сама пошла со мной! — Петрашка облизал вмиг пересохшие губы. — Француз для нее никто, а мы друг друга любим.

Но было уже поздно, атаманский жеребец, ведомый твердой рукой, взвился над стерней, на мгновение распластался над ней будто в полете и опустился в вершке от возмутителя спокойствия. Шашка со свистом описала полукруг, готовясь обрушиться на его голову, лезвие уже пересекло ту незримую черту, после которой можно было бы заказывать поминальную молитву. В этот момент молодец бросил свое гибкое тело под грудь скакуна, на котором сидел его отец, он изловчился схватиться за уздцы и с силой завернуть его морду вверх. Кабардинец взвизгнул, дробно заплясал на месте, припадая на все четыре ноги и выворачивая шею на бок. Полковничий клинок сделал в воздухе немыслимое сальто и опустился к стремени седока, едва не поранив лошадиную шкуру.

— Батяка, на мне вины нет, — оскалился казак на родного отца. В его темных глазах запылал огонь, говоривший о том, что терпения у парня может и не хватить. — Она отдалась мне по доброй воле. Я тоже люблю ее, по-настоящему.

— Прочь с дороги! — рычал атаман, уязвленное самолюбие которого требовало немедленных действий. — Зар-рублю паршивца! Честь рода Даргановых надумал опозорить!?

— Чести нашей семьи никто не затронул, — Петрашка продолжал выкручивать холку скакуну. — Я сказал тебе правду.

— А ты знаешь, поганец, что после твоего паскудства по станице пойдут пересуды? Тогда куда прикажешь нам деваться?

— Не будет пересудов, у нас все полюбовно.

— А про ее кавалера забыл? Он за эту девку тебя шпагой проткнет.

— Буало с Сильвией — люди чужие. Мы с ней хотим быть вместе, навсегда.

Последнее слово, произнесенное с напором, будто отрезвило Даргана, он хапнул воздух полной грудью, откинулся назад и застыл на спине жеребца, наконец-то вырвавшегося из цепких рук молодца и принявшегося громко фыркать. Так продолжалось несколько томительных мгновений, пока бледное лицо полковника не осветил луч солнца, выскочившего из-за облака. Атаман шумно перевел дыхание и обвел окружавших его станичников бессмысленным взглядом.

— Месье Дарган, — послышался робкий голос девушки, по-прежнему стоявшей в напряженной позе в стороне от всех. — Месье Дарган, же се венье…

— Ты посмотри, она еще что-то соображает, — усмехнулся один из верховых казаков.

— А чего с ней станется. Все они живучие как кошки, — откликнулся его товарищ. — Что наши, что французские.

Сильвия сделала шаг вперед и воздела руки вверх, она будто не замечала задранного подола и голых своих ног. Впрочем, было заметно, что она не собиралась одергивать своего платья, этим как бы намекая, что сделанного уже не переиначишь:.

— Месье, камараде… же венье… Симпазис авес, — тужилась она что-то сказать, напрочь забыв те немногие русские слова, которые успела заучить за время пребывания в гостях у казаков.