Чеченская рапсодия - Юрий Иванов-Милюхин

— Вот как! — ощущая, что холодок неожиданного волнения начинает бегать по его спине, потянулся рукой к усам Панкрат. — И кто же в этой станице вам нужен?

— Мадам Софи де Люссон, месье. Мы являемся дальними родственниками этой женщины, — молодой мужчина приподнял шляпу и снова опустил ее на голову. — Господа казаки в Пятигорской подсказали нам, что во времена войны с Наполеоном Бонапартом французская мадемуазель вышла замуж за казачьего хорунжего. Теперь он стал атаманом этой станицы, зовут его господин Дарган Дарганов. Она уже успела нарожать ему кучу сорванцов.

Сотник наконец-то дотронулся до усов, но подкрутить их забыл. Видно было, как по лицу Панкрата забегали тени обуявших его сильных чувств, которые он безуспешно пытался скрыть от товарищей.

— Это правда. С той войны мой отец привез себе невесту, мою матушку. Ее девичья фамилия была де Люссон, — хрипло признался он. — Выходит, что один из тех сорванцов, которых нарожала французская дворянка, это я — Панкрат Дарганов. Как видите, я успел подрасти.

— Не может быть! Неужели пришел конец нашему опасному пути по этой бесконечной стране! — сказал кавалер, и оба путешественника бросились в объятия друг друга.

— О, мон шер, мон копин!.. — не уставала причитать красивая спутница мушкетера. Яркие зрачки француженки увеличились в размерах, заполнив белки насыщенной голубизной. Она то оборачивалась на казака-спасителя, кидая на него неприлично пристальные и вместе с тем благодарные взоры, то снова тыкалась лицом в шею своего соотечественника, накрывая его шалью густых светлых волос. — О, мон херос…

Было видно, что эта мамзелька воспринимает сидящего рядом с ней кавалера лишь как своего спутника. Скоро терцы перестали различать, кому предназначались восторженные восклицания девушки, то ли ее собеседнику, то ли Панкрату, по-прежнему не знающему, куда себя девать. Наконец кавалер отцепил пальцы возбужденной подружки от своей груди и перевел сияющие глаза на всадника.

— Месье Панкрат Дарганов, мы уже две недели скитаемся по всему югу Российской империи. Мы побывали у донских казаков в Приазовских степях, затем у кубанских с черноморскими. И только теперь добрались до нужного нам места. — Поносило же вас, господа французы, — похмыкал в усы сотник. Мушкетер проглотил слюну и с пафосом закончил: — Господин Дарганов, я тоже ваш родственник по линии вашей матушки Софи де Люссон. Мое имя Буало де Ростиньяк.

Панкрат неловко кивнул, он до сих пор не представлял, как вести себя с незнакомцами.

— Гостям мы завсегда рады, — как-то отрешенно сказал он, осмотрелся вокруг и негромко приказал: — Николка, положите Чердышку на коня и сопроводите убитого до его дома. Чеченцев не трогайте, пусть их тела забирают родственники с того берега. Абреков на свою сторону мы не звали.

— Все сделаем, Панкратка, — откликнулся подхорунжий. — А с кем это ты по-ванзейски гутарил? Чую, гости издалека и направляются они в ваш дом. Уж больно язык знакомый.

— Так оно и есть, друг Николка, — под ухмылки секретчиков про знакомый язык, пояснил сотник. — Это родственники моей мамуки, они из города Парижа.

— Вот оно как! — засуетился друг, подбивая и станичников на добрые усмешки. — Значит, война войной, а праздники у нас все равно начинаются.

— Как свечереет, ждем всех станичников в нашей хате.

На широком дворе дома Даргановых, за столами, богато уставленными чашками с местными деликатесами и графинами с виноградным вином, собралась вся немалая семья полковника, близкие и дальние его родственники, а так же почти все жители станицы Стодеревской. На одной лавке с хозяином и сидевшей по левую руку от него хозяйкой пристроились недавно прибывшие в станицу иностранные гости. Буало успел вырядиться в черкеску, а голову украсить папахой, его спутница была в наброшенном на плечи бешмете, под которым переливалось цветами простенькое платье, на распущенные волосы она накинула разноцветный платок. Оба с нескрываемым любопытством приглядывались к станичникам. Было видно, что друг к другу они относятся с уважением, но без особых чувств, которые должны были бы вспыхнуть между ними за долгую дорогу. А может, у французов так полагалось. Казаки отвечали им таким же интересом. Но, чудное дело, все прекрасно понимали друг друга, не доставляя лишних хлопот Софьюшке и ее детям, которые работали переводчиками.

Двое суток пролетели как один миг в нескончаемых разговорах. Вернее, говорили с гостями хозяйка дома и ее земляки, остальные члены дружного семейного клана лишь с уважением поглядывали в их сторону, пытаясь разобрать хоть что-нибудь из сказанного. Потом, усевшись в кружок вокруг главы семьи, они обсуждали услышанное, накручивая на каждую фразу с десяток своих домыслов. К концу третьего дня все были уверены в том, что гости приехали неспроста, скорее всего, они решили забрать с собой Софьюшку и увезти ее на родину, в далекий Париж. Девки захлюпали носами, братья стали кидать на иностранцев подозрительные взгляды. Приуныл и Дарган. И только на исходе второго дня со второй ночью Софьюшка быстро развеяла эти подозрения. Она накинулась на мужа и на детей с настоящим казачьим напором, редко проявляемым ею.

— С чего это вы надумали, что я уеду одна? — уперев руки в бока, громко закричала она. — Вот так вот все брошу и помчусь за тридевять земель доживать жизнь в одиночестве. А на кого оставлю родного мужа и пятерых своих детей с двумя внуками?

— Нам показалось, что родственников в Париже у тебя даже больше, чем здесь, — всхлипнула младшая, Марийка. — Будто этот… фазан с перьями приехал только за тобой, а иностранная скуреха, которая с ним, во всем его поддерживает.

— А ну живо носы подтереть, чтобы я больше не видела сопливых нюней, — сказала как отрубила Софьюшка. — Если я надумаю куда уехать, то только со всем выводком. Конечно, если нас еще где примут…

И теперь на просторном дворе установилась прежняя радостная атмосфера, отличавшая дом Даргановых от других куреней, в которых не было такой веселой хозяйки. Носились молодайки с глиняными чашками, полными разносолов, с горами вызревшей жерделы и алычи на расписных тарелках, с огромными ломтями сотового меда. Наполнялись вином вместительные чапуры, между казаками завязывались долгие беседы. Подходили сменившиеся с дежурства секретчики, коротко докладывали Даргану или Панкрату об обстановке вокруг и присоединялись к гулявшим. Заглядывали и горцы из мирных, по кавказскому обычаю желали главе дома и всей его родне многих лет жизни и полных сундуков добра, выпивали восьмистаканную чапуру чихиря и уходили. Редко кто из них присаживался за общий стол, потому что горские народы и терских казаков, внешне таких близких друг к другу, разделяла глубокая пропасть. Но в первую очередь вера.

Вокруг столов бегали ребятишки, среди которых суетились два внука хозяев - Сашка и Павлушка. Старший, Александр старался держаться независимо и рассудительно, в кругу детей своего возраста и даже постарше он явно верховодил. Зато Павлушка вел себя по-иному, во всех его движениях и даже в разговоре чувствовалась неоднозначность. Видно было, что он с малолетства начинает думать одно, говорить другое, а делать третье. Дарган кривился от выходок внука, но предпочитал помалкивать, не обронив старшему сыну и слова о несхожести мальца с их казачьей породой. Вот и сейчас дед, несмотря на большое событие, собравшее почти всех станичников под крышей его дома, невольно обратил внимание на тот факт, каким прозвищем соседские пацаны назвали Павлушку.