Венганза. Рокировка - Юлия Герман

— Мне кажется, допрос окончен, — резко сказала доктор Эндрюс.

— Марина, это Диего Альварадо убил Эстер Вальдес? — игнорируя доктора, повторил детектив Джонс.

— На сегодня достаточно, — настаивала Эндрюс.

— Марина, просто скажите: да или нет, — призывал к ответу детектив.

— Детективы, на сегодня хватит, — услышала категоричный голос Андреса.

Меня лихорадило еще сильнее, но я не могла отвести взгляда от пронзительных, черных, как уголь, глаз детектива Джонса. Он не двигался с места, несмотря на наседавших на него доктора и Андреса, требующих немедленно покинуть помещение.

— Да или нет? — спрашивал он.

Ответ застрял где-то в горле, и как бы я не силилась выдавить его, лишь сильнее начала сотрясаться. Я четко осознавала, какие именно должны прозвучать слова, и становилось страшно от собственного желания сказать именно это.

— Вы ухудшаете состояние пациентки. Вам лучше немедленно покинуть палату, прежде чем ваше начальство получит жалобу.

— Марина! — повысил голос Джонс.

Я задыхалась, находясь в какой-то бесшумной истерике. Собственные беспомощность и слабость, злили и вызывали еще более глубокий ступор.

— Убери руки, — слышала, как возмущался полный детектив попытками Андреса выставить его за дверь.

— Вы и так получили всё, что хотели. Оставьте её в покое.

Лишь когда глаза Джонса начали отдаляться, осознание того, что придется проходить через всё это вновь, нажало на переключатель в моей голове.

— Я не помню, — выскочило, вперемешку со стуком зубов. И это оказалось совсем не тем ответом, который я заготовила.

Все в комнате замерли.

— Что вы не помните? — спросил Джонс.

— Я не помню, как он нажимал на курок.

— Тогда кто его нажал? Вы?

Я видела боковым зрением, как выпрямился Андрес, сжав вытянутые вдоль тела руки в кулаки, и чувствовала напряжение, сгустившееся вокруг моей кровати, но не могла уже забрать обратно своих слов.

— Я не помню.

— Не помните, нажимали ли его?

— Нет.

— Нет, не нажимали? — вмешался Робертс.

— Я… — снова запнулась, не зная, как ответить.

— Вы делаете ей хуже, — вновь попыталась выгнать мужчин из палаты доктор.

— Марина, — услышала мягкий голос Андреса. — Ты нажала на курок?

Я повернула голову к нему, встретившись с его взглядом. В нем не было осуждения или отвращения, как в глазах детективов. Пытаясь не показывать эмоций, он держался спокойно, но в глубине его глаз плескались боль и сострадание. Рассказать всей правды я не могла ему, да и никогда не смогу, боясь стать таким же ничтожеством в его глазах, как и Ангел. Остаться без поддержи единственного человека, поддерживающего в самые тяжелые времена, и готового защищать моего ребенка, страшнее, чем понести наказание за содеянное. Я не знала, захочет ли он даже вспоминать о Софи, узнав правду. И нуждалась в нём больше, чем была готова признаться себе в этом.

Вглядываясь в теплый шоколад его глаз, тихо произнесла:

— Нет.

Мышцы на лице Андреса слегка расслабились, словно скидывая с себя напряжение. Он боялся моей вины, боялся, что я стану еще одним чудовищем.

— Вы уверены? — услышала мужской голос, но теперь он не имел значения.

Все надежды на то, что Андрес будет рядом, несмотря ни на что, рухнули. Он не станет биться за кого-то, кто смог отнять чужую жизнь, а значит, я должна сделать всё возможное для защиты Софи, даже если это будет стоить моей совести.

— Это не я стреляла в Эстер.

ботинки с шумом опускались на бетон, возвещая о своем приближении. Несколько пар ног шли по мою душу, намереваясь столкнуть лицом к лицу с правосудием, как они его называли. Почти месяц я ждал этого момента, и час «икс» настал. Законники наконец-то получат то, о чем так долго мечтали — одну из руководящих голов Сангре Мехикано на плахе. Я смотрел на дверь, готовясь встретить свой конвой лицом к лицу, и прислушивался к шагам, считая, сколько человек находится по ту сторону двери. С тех пор как меня перевели в одиночку, охранники перестали ходить ко мне по одному. И конечно, вряд ли кто-то решился бы прийти за мной, чтобы вывести из камеры, даже вдвоем. Они боялись меня до дрожи после всего произошедшего. И я, черт возьми, упивался их страхом.

Эти недели, проведенные в полном одиночестве, превратили меня в хищника, занимающегося лишь выбором очередной жертвы. Теперь, когда было плевать на последствия, я мог выпустить на свободу свою истинную сущность, не сдерживая себя рамками общественных правил и возможным исходом. Именно здесь я стал свободным. Если считаете, что смириться с заточением стало моим выбором, то вы, мать вашу, ошибаетесь. Череда событий, взявших начало со смерти Эстер, продолжала сталкивать меня все дальше, изолируя от всего, к чему я стремился и чего желал.

В тот день, когда я узнал о дочери, я не мог думать или говорить о чем-то ином. Все попытки Пирса воззвать к моему здравомыслию и отказаться от признания в убийстве, теперь напрочь потеряли смысл. Я не мог оставить ребенка без матери, даже находясь в абсолютной ярости за то, что Марина держала меня в полном неведении, я не собирался так с ней поступать. Я не намеревался пропускать её через тюремный ад до известия о ребенке и, тем более, теперь, когда я знал о ней. Меня терзали десятки вопросов, на которые могла ответить лишь Чика. Я хотел увидеть Котёнка и услышать её версию событий. Но доклады Пирса о её здоровье не обещали скорой встречи. И, несмотря на злость и негодование, я переживал о том, сможет ли она выкарабкаться из пропасти безумия и вернуться к нормальной жизни. Будь я на свободе, то окружил бы её заботой, наплевал на все перемены, даже если безумие навсегда изменило её. Только теперь она не имела права поддаваться болезни. У неё был ребенок, нуждающийся в её заботе и ласке. Я слишком хорошо знал, каково это, расти без материнской любви, и не мог допустить подобной судьбы для нашей дочки.

Пирс говорил, что я помешался и хотел сосредотачиваться на главном. А главным, по его мнению, было то, что словно из воздуха вырос свидетель, который якобы прибежал в квартиру на первый выстрел и увидел, как я продырявил голову Эстер. Не знаю, кто именно этот суицидник, но, похоже, что ему отвалили немало бабла за повешенную на себя мишень. Потому что теперь ему не остаться в живых.

Копы ликовали. Осуществлялась их заветная мечта засадить меня на веки вечные. И пусть им не удавалось доказать мою причастность к секс или нарко-трафику, но их устраивал и подобный расклад. Хотя, посадив меня за решетку, они не сделают поставки наркотиков меньше, как и не остановят торговлю живым товаром, но добьются новой должности. Именно это и волнует их больше всего.

Вся ситуация складывалась не в мою пользу. Единственное, что действительно удручало — невозможность поговорить с Мариной. Мне была невыносима мысль оставлять ее одну, как еще более невыносимым оказалось оставить ее на попечение Переса. Понимая, что если не найду способ выйти из тюрьмы раньше, чем в следующей жизни, буду изолирован от нее и своего ребенка до конца дней, а чертов пуэрториканец будет находиться всё это время рядом, и, возможно, моя дочь станет называть его папой.