Детство - Карл Уве Кнаусгорд

— Точно?

— Точно. Как в аптеке.

К возвращению папы я уже лежал в постели и в темноте прислушивался к его шагам. Не задержавшись в коридоре, как я ожидал, они проследовали на кухню. Немного там повозившись, он снова вышел. Но и на этот раз прошел мимо, не останавливаясь

На следующий день вечером мы с Гейром отправились на плавание. Мы сели на автобус, который шел от Холтета до автовокзала в городе, и пешком, с рюкзаками за спиной, поднялись вверх к зданию Дворца спорта. В моем мешке лежали темно-синие плавки «Арена», белая резиновая шапочка «Спидо» с норвежским флагом с одной стороны, плавательные очки «Спидо», кусок мыла и полотенце. Еще прошлой зимой мы с Гейром записались в Арендальский клуб плавания. Тогда мы еле-еле умели плавать, и переплыть бассейн из конца в конец нам удалось только ценой такого напряжения сил, которое было для нас чем-то на грани возможного, но поскольку для поступления в клуб это было обязательным требованием, а тренер, мужчина в деревянных сандалиях, пока мы плыли, все время шел рядом по краю бассейна, громко подбадривая нас, мы на удивление скоро научились справляться с этой задачей без проблем. Мы не могли похвалиться выдающимися результатами, особенно по сравнению со старшими мальчиками, которые иногда появлялись при нас в бассейне; худые и длинноногие ребята со стройными, но в то же время мускулистыми телами, они были такими пловцами, что вода вокруг так и кипела, когда они с открытым ртом и в выпуклых очках, похожих на глаза насекомых, переплывали бассейн. Рядом с ними мы, как я про себя думал, скорее выглядели какими-то головастиками, которые стараются изо всех сил, барахтаются, поднимая брызги, и, вместо того чтобы плыть по прямой, то и дело сбиваются вправо и влево. И хотя мы понемногу набирались умения и скоро уже начали проплывать за одну тренировку тысячу метров, я продолжал заниматься в бассейне не потому, что меня окрыляли эти успехи. Я понимал, что никогда не достигну соревновательного уровня, потому что каждый раз, когда доходило до соревнования, где надо выкладываться без остатка, у меня это никогда не получалось; даже Гейра я не мог обогнать, так что я продолжал потому, что мне нравилось все остальное, связанное с бассейном, — все то, что начиналось, еще когда мы только садились в автобус, и продолжалось всю дорогу сквозь темноту до Арендала, нравились по-вечернему безлюдные городские улицы, привычные магазины, мимо которых мы проходили по пути во Дворец спорта, нравился сам Дворец спорта, в который мы заходили, — огромное помещение, странным образом сочетавшее уличную открытость и закрытость внутреннего пространства: только что мы, укутанные в зимнюю одежду, проходили через вестибюль, как через шлюз, и вдруг оказывались почти голые, в одних плавках, на краю бассейна и, совершив предварительно небольшой ритуал раздевания, омовения под душем и переодевания, окунались в дивно прозрачную, холодную и пахнущую хлоркой воду. Вот что мне нравилось. Гулкие звуки, носившиеся по бассейну, тьма за окнами, похожие на коралловые ожерелья разделительные дорожки, стартовые тумбы, получасовое мытье под горячим душем после плавания, когда ритуал совершался в обратном порядке, и мы, выйдя на улицу, снова превращались из бледных, тощих, почти голых головастиков в одетых во все зимнее мальчиков, только теперь волосы под шапкой были мокрые, кожа сохраняла стойкий запах хлорки, а тело — ощущение приятной усталости.

Нравилось мне также и чувство отъединенности от всего мира, которое появлялось, когда я надевал шапочку и очки для плавания, особенно оно давало себя знать во время соревнований, когда вдобавок ко всему остальному я получал в свое исключительное пользование отдельную дорожку — она ждала меня внизу, когда я поднимался на стартовую тумбу, но мысли, которые меня посещали в почти космическом одиночестве заплыва, были, как правило, хаотичными, а иногда даже паническими. Иногда вода попадала под очки и хлюпала перед глазами, не давая ничего видеть, а это, конечно, нарушало ясность мысли. Иногда случалось нахлебаться воды, иногда промахнуться на повороте, и тогда у меня перехватывало дыхание, и из-за этого можно было наглотаться воды еще больше. Я видел, что ребята на соседних дорожках плывут уже далеко впереди, об этом мне как будто сообщал голос, настроенный на победу, и я начинал с ним разговор. Но хотя этот диалог, который велся в совершенно спокойных тонах, в то время как я плыл и продолжал колотить по воде ногами и руками изо всех сил в атмосфере охватившей меня паники, напоминал собой разговоры на командном пункте, размещенном в каком-нибудь подземном бункере, где офицеры сдержанно обсуждают создавшееся положение в момент, когда над их головами бушует сражение, в результате чего я ускорял темп и в течение нескольких секунд мне удавалось выкладываться без остатка, это все равно заканчивалось ничем. Гейр как был, так и оставался впереди меня, а я не мог понять, в чем дело, ведь вообще-то я был умнее его и знал гораздо больше обо всем, включая то, что называется волей к победе. И тем не менее он уже там и хлопнул ладонью по бортику, а я все еще ………… махаю руками………………………………………………………….. тут.

Когда тренер дал свисток и тренировка закончилась, я не без некоторого облегчения взялся за бортик и вылез из воды, чтобы вместе с Гейром, пробежав по кафельному полу, отправиться в душевую, там скорость как-то сама собой снижалась, во всяком случае, наши движения замедлялись, как только мы, сняв плавки и шапочки, становились под душ, с закрытыми глазами предаваясь ощущению растекающегося по телу тепла; тут проходила охота разговаривать и вообще что-то делать, не хотелось тратить силы даже на то, чтобы посмеяться над дядькой, который, войдя в бассейн, куда в это время открывался доступ для взрослых, вдруг взял и запел. В душевой ты попадал в атмосферу сна: белые тела, появлявшиеся в дверях и медленно, задумчиво становившиеся под душ; то, как смешивался шум падающей на кафель воды с приглушенно доносившимися из-за двери звуками; наполненный паром воздух; гулкое звучание голосов, когда кто-нибудь начинал разговаривать.

Обыкновенно, когда все, кто с нами тренировались, уже уходили, мы еще долго стояли под душем. Гейр лицом к стене, я, чтобы не виден был мой зад, лицом наружу. Время от времени я незаметно на него поглядывал. Руки у него были худее, чем у меня, но он все равно был сильнее. Я был немного выше его ростом, зато он проворнее. Но плавал он быстрее меня не по этой причине, а потому, что сильнее хотел. Другое дело с рисованием. Тут были врожденные способности. За исключением человека, он мог нарисовать все что угодно. Дома, машины, лодки, деревья, танки, самолеты, ракеты. Это было словно волшебство. В отличие от меня он никогда ничего не перерисовывал, а мама не позволяла ему пользоваться линейкой и резинкой. Иногда он странно переиначивал слова, говорил не «выдумка», а «вдуманка», и «апельсин» у него был «апельсиной», и, хотя я каждый раз его поправлял, он продолжал употреблять свои словечки, словно это было такой же неотъемлемой частью его самого, как, например, цвет глаз или форма зубного ряда.

Наконец он заметил мой взгляд и перехватил его. Он с улыбкой потянулся вверх и зажал ладонью душевую лейку, и вода под его пальцами как бы сгустилась. Засмеявшись, он обернулся ко мне. Я выставил перед ним повернутые кверху ладони. Кончики пальцев покраснели и сморщились от воды.