Детство - Карл Уве Кнаусгорд

— Ах ты негодный мальчишка! — сказал он. — Ты должен следить за своими вещами!

— Да, — сказал я.

— Все! Больше ты не будешь ходить в бассейн. Понятно?

— А? — вырвалось у меня.

— ТЫ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕШЬ ХОДИТЬ В БАССЕЙН! — повторил он.

— Но ведь… — выговорил я сквозь рыдания.

— НИКАКИХ НО!

Он отпустил мое ухо и шагнул к двери. На ходу обернулся:

— Ты еще мал для бассейна. Сегодня ты это доказал. Тебя туда еще рано пускать. Больше не пойдешь. Понял?

— Да, — сказал я.

— Все. Ступай к себе в комнату. Сегодня остаешься без ужина. Так что можешь укладываться.

Всю следующую неделю я не ходил в бассейн, но мне так туда хотелось, что, переждав неделю, я сделал вид, что ничего не случилось, и как ни в чем не бывало собрал вещи и сел на автобус с Гейром и Дагом Лотаром. Временами вспыхивал дикий страх, но в душе я почему-то знал, что все будет хорошо; так оно и случилось: когда я вернулся домой, все было как прежде, и так продолжалось и дальше, он больше ни разу не сказал, что запрещает мне ходить на тренировки.

В начале декабря, за три дня до моего дня рождения и за два до очередного приезда мамы, я, сидя в туалете и справляя большую нужду, услышал, как подъехал папин автомобиль и остановился на площадке перед домом, но за этим не последовало знакомого звука открывшейся и захлопнувшейся двери, не было и звонка.

В чем дело?

Я наскоро подтерся, спустил воду. Натянул штаны, открыл расположенное над ванной окно и высунулся наружу.

Под окном стоял папа в новом анораке. На ногах у него были бриджи с длинными синими носками и сине-белые лыжные ботинки — все совсем новенькое.

— Давай сюда! — позвал он. — Пойдем кататься на лыжах!

Я второпях оделся и вышел к нему во двор. Он уже привязывал мои лыжи и лыжные палки к багажнику на крышу рядом с парой новеньких сплиткейновских лыж.

— Ты купил себе лыжи? — спросил я его.

— Да, — сказал он. — Здорово, правда? Теперь мы можем кататься вместе.

— Да, конечно, — сказал я. — А куда мы поедем?

— Съездим на внешнюю сторону острова, — сказал он. — В Хове.

— Разве там есть лыжня?

— А как же! — сказал он. — Там как раз самая лучшая, да не одна.

Я отнесся к этому с сомнением, но ничего не сказал и сел в машину рядом с ним, выглядевшим так непривычно в этой новой одежде, и мы поехали в Хове. Всю дорогу мы молчали, наконец он остановился и вышел.

— Ну, вот и приехали, — сказал он.

Он проехал прямиком через лагерь, состоявший из множества домиков с красными крышами и оставшихся со времен войны бараков, построенных, как и стрельбище, немцами. Ходили слухи, что когда-то тут был аэродром, бетонные доты для артиллерийских орудий, стоявшие над прибрежными камнями где-то на опушке леса, и укрытые в лесу приземистые бункеры, где мы играли, залезая внутрь и вскарабкиваясь на крыши, когда приезжали сюда на празднование 17 Мая. Миновав все эти постройки, он выехал на узкую лесную дорогу и здесь остановился у небольшого песчаного карьера.

Сняв лыжи с багажника, он достал небольшой чемоданчик с набором только что купленных лыжных мазей, и мы смазали лыжи синим «Свиксом», который он выбрал, прочитав надписи на тюбиках, как самый подходящий по погоде. На то, чтобы надеть лыжи, ему потребовалось немного больше времени, чем мне, — он не сразу разобрался с креплениями. Затем он продел руки в темляки на лыжных палках. Но он не сообразил продевать руку снизу, так, чтобы петля не соскальзывала, как только ты отпустишь палку. Нет, он просунул руки прямо сверху.

Но так делают только малые дети, которые еще не знают, как надо!

На это тяжело было смотреть, но сказать ему я не мог. Тогда я вынул руки из темляков и продел их снова, чтобы он, если заметит, понял, как это правильно делают.

Но он не смотрел на меня, его взгляд был устремлен на вершину лесистого кряжа, который высился за карьером.

— Ну, пошли! — сказал он.

Хотя я еще ни разу не видел его на лыжах, мне никогда бы и в голову не пришло, что он, оказывается, не умеет на них ходить. Но он действительно не умел. Вместо того чтобы скользить, он шагал на них, как при обыкновенной ходьбе, коротенькими шажками, вдобавок еще и шаткими, потому что время от времени ему приходилось замирать на месте и опираться на палки, чтобы не упасть.

Я подумал, что так будет только вначале, сейчас все наладится и он пойдет как следует, покатится по лыжне. Но вот мы взобрались на вершину кряжа, откуда за деревьями видно было серое с белыми барашками море, и начали спускаться с другого склона, а он все так же шагал.

Время от времени он оборачивался ко мне и улыбался.

Мне стало до того жаль его, что хоть плачь.

Бедный папа! Бедный, бедный папа!

В то же время мне было за него стыдно: мой папа не умеет ходить на лыжах! И я все время старался держаться от него подальше, чтобы, если кто попадется рядом, никто бы не подумал, что я имею к нему какое-то отношение. Он просто чужой человек, какой-то турист, а я тут сам по себе, я — из местных, и я умею ходить на лыжах.

Лыжня снова нырнула в лес, но, хотя море исчезло из вида, слышен был его шум, не заглушенный деревьями, волны накатывали и откатывали, и под деревьями стоял запах соленой воды и водорослей, смешанный с другими, по-зимнему приглушенными лесными запахами, среди которых отчетливее всего был, наверное, тонкий запах сырого снега.

Он остановился, опираясь на палки. Я подошел к нему. На горизонте показался корабль. Небо над нами было светло-серое. Желтовато-серый расплывчатый проблеск над двумя маяками Торунгена показывал, где стоит солнце.

Он взглянул на меня.

— Хорошо тебе идется? — спросил он.

— Да, неплохо, — сказал я.

— Ну, тогда пойдем дальше? — сказал он. — Скоро пора ехать. Нам же еще готовить обед. Так что давай, вперед!

— Разве ты не хочешь идти впереди?

— Нет, иди ты. Я за тобой.

Предложение поменяться местами вызвало во мне настоящую бурю. Если он пойдет за мной, он увидит, как умело хожу я, и поймет, до чего же неловко он ходит сам. Каждое свое движение я стал видеть его глазами. И это острым ножом врезалось в мое сознание. Уже после первых нескольких метров я замедлил ход и стал идти медленнее, в таком же отрывистом ритме, как он, только не так неуклюже, потому что иначе бы он понял, что я хочу ему показать, а это было бы еще хуже. Внизу под нами на прибрежную гальку медленно накатывали белопенные волны. Ветер местами взметал со скал снег. В воздухе, распластав крылья, проплыла чайка. Мы уже подходили к автомобилю, когда на последнем небольшом склоне мне вдруг пришла в голову новая мысль, я изменил ритм, пробежал несколько метров как можно быстрее, затем сделал вид, будто потерял равновесие, и плюхнулся в снег рядом с лыжней. Поднявшись как можно скорей, я стал отряхиваться и задержался, пропуская его мимо себя.