Я свидетельствую перед миром. История подпольного государства - Ян Карский

В подполье его звали Витек, он был одним из лидеров крупной организации, занимавшейся образованием и религией[127]. Вместе с группой друзей он озаботился проблемой воспитания молодого поколения поляков. Кроме того, Витек издавал газету «Правда». Талантливый, смелый, предприимчивый человек лет тридцати пяти, он был душой организации, одним из двух ее вдохновителей. Второй была очень известная польская писательница. Она определяла особое лицо организации, привлекала новых членов, заражала их своим пылом[128].

Помощницей и связной Витека была девушка, которую знали под псевдонимом Ванда[129]. Вместе с писательницей они составляли неразлучное трио. Всегда веселые, неутомимые и неунывающие, писали, печатали и распространяли замечательные брошюры — некоторые даже попадали за рубеж и переводились на другие языки. Так, на английский перевели брошюру «Голгофа», в которой описывался концлагерь Аушвиц. Я часто встречался с ними не по делам, а просто для того, чтобы подышать окружавшей их атмосферой заразительного оптимизма, бодрости духа и азарта.

Но в середине 1942 года их разлучили. Ванду случайно, при проверке документов, арестовали, посадили в тюрьму, пытали в гестапо, она никого не выдала. В концлагерь ее не отправили, но и не отпустили, а оставили в варшавской тюрьме Павяк. Нам удалось установить с ней связь. Витек и Ванда каждую неделю обменивались записками. Витек подробно рассказывал Ванде о событиях во внешнем мире, она ему — о происходящем в тюрьме. А кроме того, уговаривала его и всех нас не падать духом, как будто нам было хуже, чем ей. И постепенно, каким-то невероятным образом, между ними возникло новое чувство: то ли оно родилось еще раньше, а обстоятельства придали ему силы, то ли эмоции обострило нервное напряжение, в котором пребывали они оба.

Словом, в результате этой переписки Витек и Ванда, разлученные тюремными стенами, горячо полюбили друг друга. Помню, с какой радостью и гордостью Витек показывал мне письмо от Ванды. В тюрьме она поняла, что любит его, говорилось там. Он был потрясен и всю неделю пытался сочинить достойный такого признания ответ. Наивный и неловкий, как школьник, он даже обратился за советом к писательнице и ко мне.

Мы посмеялись над ним, предложили, чтобы писательница продиктовала ему письмо — дескать, у нее лучше получится. Но Витек не оценил нашу шутку и, собравшись с духом, сам написал Ванде, что давно любил ее, но не решался сказать и вот, наконец, она сама позволила ему открыть сердце.

Переписка продолжалась. Кое-что я читал. Письма Ванды всегда были спокойны, серьезны и полны заботы о любимом. Скоро Витек предложил ей пожениться. Конечно, она не могла прийти в костел на венчание, но Витек проконсультировался со священником и выяснил, что можно обвенчаться per procura[130]. Для этого достаточно согласия невесты.

Все уладили за две недели. Вместе с четырьмя другими свидетелями я присутствовал на этой трогательной церемонии в маленьком старом костеле на окраине Варшавы. Обряд совершал священник из наших сторонников. Он произнес короткую взволнованную речь о причудливых поворотах истории, что как нельзя лучше соответствовало ситуации. Когда-то, сказал он, заочный брак был привилегией королей, их доверенные лица были пышно разодеты и увешаны бриллиантами, а храм по такому случаю украшен парчой и гобеленами. В толпу швыряли пригоршни золотых монет, и народ на улицах кричал «За здравствует король!» и «Да здравствует королева!».

— Времена изменились, — сказал в завершение священник. — И вот я, с благословения Церкви, венчаю вас заочно не потому, что вы богаты и знатны, а потому, что вы самые бедные, угнетенные и преследуемые. Тебя, Витек, стоящего здесь, у алтаря, и женщину, представляющую ту, кого ты берешь в жены. — Он обернулся к писательнице, которая представляла Ванду, и добавил: — Когда-нибудь вы опишете жизнь этой пары, и это, надеюсь, будет вашей лучшей книгой.

Губы Витека дрогнули, он чуть не разрыдался. После церемонии мы все разошлись по неотложным делам. А вскоре я уехал из Польши с новым поручением и до сих пор не знаю, удалось ли супругам соединиться.

Писательница, выступавшая на венчании за невесту, была во всех отношениях незаурядной личностью. Еще до войны ее книги переводились на разные языки и пользовались успехом. Она получала литературные награды, была хорошо обеспечена. А в 1942 году почла бы за счастье получать тарелку горячего супа каждый день. Но это ее мало заботило.

У нее поистине чудесная судьба. До войны она писала и стала известна широкой публике под псевдонимом. Никто за пределами дружеского круга не знал, что она замужем и уж тем более — как зовут ее мужа[131]. В Сопротивлении она участвовала с самых первых дней, но, несмотря на это и вопреки предостережениям друзей, продолжала жить в своем доме под фамилией, которую получила в замужестве. Ей говорили, что она рискует вдвойне: ее могут схватить не только как подпольщицу, но и просто как известного человека. Ведь арестовали уже многих знаменитых поляков, даже тех, кого не подозревали в подпольной деятельности. Но она решительно отказывалась менять свои привычки. Однажды, когда мы упрекнули ее за ненужную браваду и неблагоразумие, она ответила: «Друзья мои, если Господь хочет, чтобы меня арестовали, никакие псевдонимы и укрытия мне не помогут».