Я свидетельствую перед миром. История подпольного государства - Ян Карский

Женщины прекрасно работали в подполье. Мой личный опыт не подтверждает расхожего мнения о чрезмерной женской болтливости и любопытстве и показывает, что подпольщики из них, как правило, получаются более умелые, чем из мужчин. Есть вещи, которые женщины просто не в состоянии сделать, зато во всем, что касается конспирации, они непревзойденные мастерицы. Они прежде мужчин чуют опасность и легче переносят неудачи. Несравненно лучше умеют действовать незаметно, обычно проявляют больше осторожности, скрытности и здравого смысла. Мужчинам же свойственно преувеличивать, переигрывать, игнорировать реальную обстановку. Они чаще всего бессознательно напускают на себя таинственный вид, и это их губит.

Я выполнял в то время трудную и требующую полной отдачи работу. Каждый день у меня происходили встречи с двумя-тремя ответственными лицами из разных структур Сопротивления. Мне было поручено представить на их рассмотрение некоторые вопросы, выслушать их соображения и затем по возможности точно передать тем, чьим посредником я выступал. Во время этих встреч над нами постоянно витала опасность — гестапо не дремало. Я должен был обрисовать собеседникам проблему, изложить им мнение других руководителей подполья, пронаблюдать за их реакцией, понять их точку зрения, записать их решения и наметить следующую встречу.

Нередко я выступал от имени командующего АК или главы Делегатуры. И был обязан получить от собеседников и передать пославшим меня максимум информации. Бывали особенно тяжелые для меня моменты, когда приходилось прервать переговоры, поскольку я оказывался недостаточно осведомленным о предмете обсуждения. Это называлось «недоработкой отдела политических связей», за которую я получал строгое порицание от начальства.

Первое время я совершал немало подобных промахов, но со временем научился избегать их.

Порой дело ограничивалось устной беседой, но в большинстве случаев от меня требовались отчеты. Настоящие официальные документы, тщательно составленные, с номерами и датами. Иногда мои связные доставляли копии отчетов участникам переговоров. Имена в них всегда заменялись псевдонимами, адреса, названия партий и прочие важные сведения шифровались. Мой отдел пользовался двумя отдельными шифрами: один предназначался для Делегатуры, другой — для военных.

Если я приходил к выводу, что соглашение с большой степенью вероятности может быть достигнуто, и если те, кто читал мои отчеты, соглашались с моим мнением и передавали мне подписанные бумаги, вопрос считался решенным. А отчет оставался в архиве как исторический документ. На основе этих отчетов составлялись обобщающие доклады о делах Сопротивления, которые раз в месяц или раз в три месяца отправлялись правительству в изгнании. Если же какие-то вопросы оставались нерешенными и несогласованными, руководство признавало необходимость созвать совещание представителей политических сил страны, чтобы найти выход.

В таком случае запрашивали главу Делегатуры, в чью компетенцию входило назначение места и времени совещания. Обычно, если речь не шла о чем-то жизненно важном, ждали, пока накопится несколько нерешенных вопросов, чтобы все их вынести на обсуждение. Меня это уже не касалось, и окончательного решения мне не сообщали.

За время работы в подполье я проникся глубокой симпатией к женщинам-связным, чьей нелегкой задачей было обеспечивать контакты между участниками Сопротивления. Это было очень важное звено в наших операциях, и очень часто связные подвергались большей опасности, чем те, для кого они работали.

У нас существовал важный принцип: квартира подпольщика должна по возможности сохраняться «чистой» — ничего компрометирующего не должно там происходить и находиться. Моего личного адреса не знал никто, кроме ближайших членов семьи и девушки-связной. Дома никогда не проводились собрания, не назначалось никаких встреч, не хранилось никаких важных документов. Это давало хоть какое-то чувство безопасности, избавляло от вечного страха и позволяло спокойно спать. Конечно, аресты могли происходить и происходили, но вероятность их при такой системе была минимальной.

Никто, даже личная связная, не знал ни моего настоящего имени, ни того, которое значилось в фальшивых документах, лежавших у меня в кармане. В таких условиях подпольщики практически никак не могли общаться напрямую. Только через связных. Если мне нужно было встретиться с кем-либо из политических лидеров и я не знал, где и под каким именем он живет, я находил его связную.

Они-то, эти женщины, жили в постоянной опасности. Их адреса обычно были известны в организации. Им полагалось оставаться на виду, чтобы их можно было легко найти, и они не могли без разрешения менять имя и адрес. Если действующая связная переберется в другое место, отдельные люди и целые ветви Сопротивления окажутся разобщены. За связной и ее квартирой велось постоянное наблюдение — этим занималась особая служба. И если связную арестовывали, она не могла никого выдать даже под пытками, потому что уже через два-три часа все, кто соприкасался с ней, успевали получить новые документы и сменить жилище.

Итак, над связной все время нависала угроза. Многие знали о ее жизни все до мельчайших подробностей. Это, кстати, одно из неудобств подпольной работы. У связной почти всегда были при себе компрометирующие документы. Она постоянно сновала по городу, вызывая подозрения, и бывать ей нужно было в самых опасных местах. В среднем «срок службы» связных не превышал нескольких месяцев.

Все они неизбежно попадали в гестапо, причем их брали с поличным — отпираться было бесполезно. А обращались с ними нацисты со звериной жестокостью. У многих был с собой яд, который предписывалось проглотить, если возникнет необходимость. Вытащить их из тюрьмы было почти невозможно, а риск того, что они проговорятся под пыткой, слишком велик. Пожалуй, из всех наших соратников именно на их долю выпадала самая страшная участь, именно они чаще всего жертвовали собой без всякой надежды на вознаграждение. Они были обречены на непосильную работу и героическую смерть. Ни высоких постов, ни почестей связным не доставалось. Почти все женщины-связные, с которыми мне пришлось работать, погибли. Среди них была девушка лет двадцати двух — двадцати трех. Я часто видел ее, но, в общем-то, ничего о ней не знал. Она проработала с нами месяца три и была отличной связной. А потом ее схватило гестапо, и она не успела ни избавиться от документов, которые кому-то несла, ни принять яд.

Нам удалось получить из тюрьмы известие о первом и единственном ее допросе. Гестаповские подонки бросили ее на пол, раздев догола, привязали распяленные руки и ноги и изнасиловали резиновыми дубинками. «Когда ее уносили, вся нижняя часть тела была изодрана в клочья», — говорилось в записке.

Другой связной было под пятьдесят, она успела поработать подольше. До войны она преподавала французский язык в одной из лучших варшавских гимназий. К Сопротивлению примкнула едва ли не с первых дней. Жила она очень бедно, в скромной квартире, вместе с мужем, который был старше ее и не мог работать. Эту квартиру она предоставила в распоряжение одной политической организации, а сама стала их связной. Только через нее я и связывался с членами этой организации.