Мой лучший друг товарищ Сталин - Эдвард Радзинский

— С великим размахом придумано, товарищ Сталин, — искренне оценил Чиаурели.

Еще бы! Коба умел приподнять жалкий сюжет. Все языки славили в фильме нового Мессию — Спасителя от фашизма. Вот что продиктовал бывший ученик духовной семинарии. Куда бедным бескрылым сподвижникам! Не угнаться им за моим великим другом, выдумщиком Кобой, основателем нового религиозного учения, которое я называю «азиатский марксизм-ленинизм».

Но юбилей все близился. Соратники исходили в бесплодных муках. От отчаяния позвали меня. Оказалось, Маленков придумал создать орден Сталина. Но не знал, где его следует носить. Пригласил обсудить этот вопрос Берию, Хрущева и меня.

Хрущев начал первым:

— Идея неплохая. Но беда в том, что носить-то его придется за орденом Ленина.

— Ну тогда зачем он нужен? — вздохнул Маленков.

— К сожалению, нельзя иначе. Ведь величайший гений всех времен и народов Иосиф Виссарионович — все-таки продолжатель дела Ленина. Если мы поменяем ордена местами, Хозяин по головке нас не погладит, — сказал Хрущев.

Берия загадочно молчал.

Маленков обратился ко мне:

— Ну что скажешь, товарищ Фудзи?

Я промямлил, что в этом мало понимаю.

Наконец Берия мудро высказался:

— По-моему, продолжим думать.

Но Маленков решил попробовать, и мне предложили отвезти проект ордена Кобе.

Надо было видеть усмешку, с которой Коба читал устав и описание ордена. Прочел и молча разорвал. Вызвал Маленкова.

Когда тот вошел в кабинет, Коба без приветствия мрачно велел:

— Прибери с пола свою глупость.

Жирный Маленков с выпадавшим животом встал на колени и собрал обрывки.

После мучительных раздумий соратники предложили учредить Международную Сталинскую премию «За укрепление мира между народами».

С этой наградой Коба, к моему удивлению, согласился. Но, когда счастливый Маленков ушел, заметил:

— Мир для коммунистов — это гибель империалистов. — И добавил: — Менять их надо всех. Не ловят мышей.

И, по-моему, тогда же в 1949 году сподвижники предложили поставить новый памятник Великому Вождю.

— Интересная мысль… и, главное, новая, — усмехнулся Коба. — Уже стоят, их тысячи. И что же предлагаете? Тысяча первый?

— Но это будет памятник в Москве, на Красной площади, — отважно возразил Маленков.

— Ну зачем же портить площадь? Там парады проводим, станет мешаться под ногами… Солдаты чертыхаться будут.

Соратники молчали.

— Ничего вы не понимаете, — отмахнулся Коба. — Идите. Я сам поработаю над этой идеей. У вас нет воображения. Ты, Лаврентий, останься. И ты, Фудзи.

Когда они ушли, он сказал:

— Памятник Сталину — это неплохо… Если… — Его толстый палец уперся мне в нос. — Если это будет самый большой памятник в мире. Новый Родосский колосс — новое чудо света… Его надо поставить на другом чуде света — на будущем ВолгоДонском канале. Строительство канала мы начнем и закончим в невиданные, ударные сроки. Обещаешь, Лаврентий?

И Берия кивнул:

— Построим досрочно, Иосиф Виссарионович, к пятьдесят второму году.

Это означало очередную придуманную им невиданную фараонову стройку.

Канал предполагалось создавать силами моих вчерашних коллег — заключенных. В тридцатых тысячами они умирали на стройках Беломорско-Балтийского канала. В нынешние, голодные послевоенные годы станут гибнуть десятками тысяч. Но только им под силу небывалые проекты Кобы…

— Это должен быть памятник, — продолжал Коба, — победе человеческой воли над Природой. Природа, к примеру, обрекла на вечную засуху плодороднейшую Ростовскую область. Но большевики победили природу.

И он сам утвердил при мне размер канала — 101 километр. Плюс длину трех распределительных каналов. После чего перешел к собственному скульптурному воплощению.

Ходил, попыхивая трубкой.

— Статуя высотой двадцать четыре метра, пьедестал — метров двадцать. И установить на высоком холме. Товарищ Сталин глядит в бескрайние дали построенных каналов, глядит в будущее… И уже видит он то, что предрекал наш советский поэт: «Только советская нация будет, и только советской нации люди». Вот что он видит….

Когда ушел Берия, он сказал:

— Эти глупцы всерьез думают, что мне нужны все эти побрякушки славы. Они не понимают задачу. Запиши в своих паскудных «Записьках»: я всего лишь Иосиф Джугашвили, скромный партиец. Но я служу Вождю народов товарищу Сталину. Служу ему честно. — И впервые произнес страшное: — Возможно, ему, товарищу Сталину, суждено вести народы на решительный и воистину последний бой. Вот для чего нужен грандиозный юбилей товарища Сталина, вот для чего необходим образ величайшего Вождя народов… А Иосифу Джугашвили ничего не нужно… Ему хватает пары дырявых валенок, в которых он ходит по этой жалкой даче.

Вскоре я уехал в Лондон на очередную встречу с нашим атомным источником Чарльзом. По сведениям, полученным от людей из Кембриджа, вокруг него началась какая-то опасная возня. И мы решили вывезти его в Союз.

Странное дело: Коба, болезненно интересовавшийся всем, что касалось атомной бомбы, на этот раз был безразличен к судьбе ценнейшего агента.

Прощаясь, сказал загадочно:

— Постарайся благополучно вернуться, Фудзи. Тебя ждет большая новость и награда. Жаль будет, если ты ее не получишь.

Я хочу напомнить: агент по кличке Чарльз (физик Ф.) первым сообщил нам о работах союзников над атомной бомбой. В последнее время, находясь в Лос-Аламосе, он был очень активен и полезен. Он инициировал серьезные разногласия между американскими физиками по вопросам совершенствования атомного оружия и создания водородной бомбы. В результате многие ученые вместе с Чарльзом выступили против разработки «сверхбомбы», что сдерживало работы. Продолжая нагнетать обстановку, Чарльз в знак протеста против этих исследований отказался работать в Лос-Аламосе и возвратился в Англию. Но продолжил снабжать нас важной информацией о создании водородной бомбы.

Обычно я встречался с Чарльзом в Лондоне. Каждая встреча тщательно готовилась и длилась не более получаса.

Причем беседовал с ним не я, а наш резидент. Он передавал Чарльзу мои вопросы.

Я в это время сидел в кафе напротив — очень удобная точка, чтобы вести наружное наблюдение за его домом.

В этот приезд я, как всегда, находился в кафе, пока они беседовали, когда по улице прошла импозантная лондонская старушка. Прошла мимо дома Чарльза. Старушка как старушка. Но сработало десятое чувство, которое есть у каждого разведчика. Я засек ее быстрый, цепкий взгляд на машины, припаркованные у кафе.