Ларец - Елена Чудинова

— Но единожды наступил день, который надолго суждено мне было запомнить. То был прием, на коем успех имела будущая княгиня Финистова, я запамятовала сейчас девичье ее имя. Больший успех, чем я, особливо в котильоне! Словно десяток змей обвил и начал жалить мое сердце. Тщательно выступая в фигурах танца, я исподтишка разглядывала мою соперницу в свете. Глаза ее казались темными, как мои, но не были ни выразительней, ни больше! Нету спору, платье ее цвета само, расшитое виноградовыми гирляндами, и хризолитовые украшения в куафюре личили ей, но и мой сине-голубой туалет с сапфировыми браслетами был хорош несказанно. Положительно, нога моя была меньше, а рисунок губ изысканнее! В чем же дело? Отчего молодой Финистов, что еще недавно волочился за мною, не спускал с нее того особого взгляда, когда мужские глаза словно горят изнутри теплым огнем? О, как опьяняет сей взгляд, дитя! Долго гадала я, прежде чем ужасное объяснение открылось мне, словно разверзнувшаяся бездна: гадкая Федосия была моложе!

«Федосия… Финистова…» — Нелли похолодела.

— Какое страшное унижение я испытала, вглядываясь после того бала в зеркала! — продолжала Гамаюнова. — Я оставалась красива, по-прежнему красива! Но щеки мои уж не так напоминали пушистые половинки румяного персика, около глаз наметилися легкие, словно паутина, морщинки. Все это легко выправлялось белилами и румянами, но ужас в том, что каким-то непостижимым образом когда скрывать нечего, это видно и через белилы! Ощущение юности, запах юности! Сколь велика власть женщины — и сколь кратка! На что нужны приемы изощреннейшего кокетства, на что нужно знание мужского сердца, когда кроме сердец у мужчин есть глаза! О, не все так просто! Какое-то время кокетство способно побеждать юность, но стрелки беспощадных часов прорезывают на лице все новые морщины — и самая великолепная из женщин должна отступить перед всего-навсего более молодыми! Если же в крови течет кокетство — оно живо до могилы! Тут не могла я не вспомнить молодящихся старух, над которыми так насмехалася прежде! Вот твое будущее, сказал мне насмешливой голос изнутри. Ты станешь зачернять седину и класть на лицо красок толщиною в палец! Хуже того, ты опоздала отступить с достоинством. Лучшие предложения уже позади. Выбирай — предпочесть ли скромный брак, прежде унизительный для твоей гордости, либо обречь себя на жалкую участь старой девы! Но ужели нету средства продлить молодость? Следующий год я прожила в кошмарном сне. Я купалась в ослином молоке и в меду, я часами гладила лицо аметистами, я умывалась льдом. Меры эти были действенны, но я понимала, что они не дадут мне укрыться от грядущей беды… И тут вспомнилась мне одна встреча, что состоялась на том же памятном балу.

— Там был Венедиктов!

— Да, он там был, — Лидия с торжеством рассмеялась. — Я обошла красавиц прошлого тем, что власть моя дольше! Много дольше! Мне вить шестьдесят лет, но кто догадается о том, стоит только менять страны своего пребывания! Давно не бывала я на родине, но для тех, кто помнит меня, я — внучка той Лидии, что они знали.

— И ты будешь жить долго, как он? — недоверчиво спросила Нелли.

— Нет, — Гамаюнова вздохнула, но без особого сожаления. — Не в его власти увеличить мой век. Но покуда я жива, я буду тешиться женскою честолюбивой игрою. Лучше того, взгляни на меня! В год встречи с любезным Венедиктовым красота моя начала увядать. Но за каждую службу он делает меня моложе на вид. Еще кто-нибудь вроде тебя — и мне опять станет шестнадцать! Когда ж я умру лет через десять-пятнадцать — все будут рыдать о гибели юной красавицы!

«Ежели ты не окажешься в гробу-то старухой», — подумала Нелли.

— Как его зовут? — спросила она вслух, сама для себя нежданно.

— Ты хочешь спросить, как его имя? — Гамаюнова презрительно прищурилась. — Глупая девчонка, разве у него может быть христианское имя? Он просто Венедиктов, вот и все.

— Каждому должно знать пределы своих дерзновений, — Венедиктов стоял в дверях. — Я и не дерзнул называться христианским именем, ибо это навлекло бы на меня гнев довольно могущественного существа, кое вы зовете ангелом-хранителем. В странах протестантских жить мне проще, там вить много пустых, сиречь библейских имен, за коими не стоит никакого защитника. Не могу передать тебе, Елена, как неудобно я ощущал бы себя, нарекшись по-вашему. Другое неудобство также есть. Трудно все время следить, чтоб людишки забывали, что знакомы, собственно, с безымянным. Но сие неудобство меньше, куда меньше.

— А кто ты на самом деле? — спросила Нелли.

— Скоро узнаешь, узнаешь скорей, чем можешь подумать. Пора вить наконец соединить твои камни с ларцом воедино.

— Ты… ты их украл?! — Нелли вскочила на ноги.

— Украла их ты, а я всего лишь воротил свою собственность. Так скажет тебе любой, исходя из принятых в обществе законов. Поднимемся. В твоих покоях, насколько я могу судить, уж подготовлен сюрприз.

Вне себя от беспокойства шла Нелли по лестнице с Венедиктовым. Ах, ежели б он ее обманывал! Нет, не похоже. Катька, Катька, что ж ты не сберегла моих камней? Или уж после, у всей честной компании, их раздобыли? Хороши ж тогда отец Модест с Филиппом! А ну как они не живы? Ну как все, словно Псойка, обескровлены проклятыми асакками? Тогда и Нелли жить незачем, все одно.

Но вот уж кого не чаяла Нелли увидеть вместо мерзких асакк, так это не меньше мерзкого Пафнутия Пантелеймонова сына Панкратова! Меж тем последний сидел, разваляся, на парчовой оттоманке, с коей при виде Венедиктова торопливо подскочил.

Рядом с ларцом, занявшим место посередине стола, лежал четырехугольной сверток из мешковины.

— Батюшка барин, благодетель, алмаз яхонтовый! — подскочивши в два прыжка, крысиный человечек громко облобызал руку Венедиктова.

— Все ль ты сделал, как велено? — Венедиктов вытащил кружевной платочек и отер кисть.

— Как приказать изволили! Ребятушек послал лихих, да обнаковенных. Самых что ни есть ловкачей-татишек. И то вить ни к чему пугать народишко нашими страхолюдинами, лишние толки-то гнать… — Пафнутий стрельнул глазками-бусинками на Нелли. — А сей младень, помнится мне, о прошлую встречу был девицею?

— Тебе что за печаль, о деле рассказывай, — Венедиктов положительно не утруждал себя правилами обязательности: ни с Панкратовым, ни с Гамаюновой, коей небрежным жестом приказал оставаться внизу, когда упомянул о ларце.

— Местопребывание-с они изволили иметь в местной гостинице, — угодливо зачастил Панкратов. — Священник, а при нем мальчишка.

— Или же другая девчонка в мальчишеском платьишке, темная?

— Может статься, благодетель, может статься! Кто ж недоростков-то разберет?

— И второй мужчина, вовсе молодой?

— Никак нет, только священник с недоростком.

— Странно, — Венедиктов поморщился. — Должен быть второй.

— Три дни назад, как въехали. Ящичек сей изрядно берегли, ребятушки следили. Священник выйдет прочь, мальчишка, тьфу, девчонка сидит сторожит, а как недоросток выбежит за обедом али в лавку, так уж священник из комнат ни шагу. Соскучились уж татишки мои подглядывать, а душегубствовать велено не было, чтоб, значит, неприметно дельце провернуть. А вчерашний день священник-то надолго ушел, часа на три.