Странная погода - Джо Хилл

Он высвободил шатавшуюся глыбу мягкого белого камня, под которой обнаружился клок линялого черного хлопка и плеснуло ярким желтым шелком… и в этот миг облако отступило перед ним. Могильный холмик рухнул и расплескался во все стороны, и из тумана показалось тело. Белый парок поднимался из пустых зияющих глазниц.

Скелет был одет в красивый старинный костюм, фрак с брюками и жилетом. Аккуратно свернутый платочек канареечного цвета был вложен в верхний кармашек. Его живая желтизна потрясала Обри и в своем роде освежила его, словно он окунулся головой в холодную воду. В мире облака все было белым, как у статуй, у мрамора, у кости. А эти складки желтого звучали здесь, как детский смех в мавзолее.

Не трудно было понять, как умер этот человек. Череп с одной стороны был проломлен ударом молота огромной силы. Мертвеца, похоже, это не слишком огорчало. Он улыбался Обри. Небольшие серые зубы его тонкостью напоминали зернышки кукурузного початка. Рука скелета сжимала край высокой шляпы-цилиндра.

Обри обернулся, чтобы приняться за следующую могилу, но дымка уже успела растаять: облако отдавало своих мертвых. Женщина. Она была похоронена с зонтиком. Крохотные черные кожаные ботиночки выглядывали из-под ее платья и нижних юбок. Надбровная кость между глаз провалилась. Обри не знал, было ли это естественным результатом тления или признаком ранения.

По другую сторону от женщины лежал второй мужчина. При жизни он, по-видимому, был толстяком. Его кости плавали в объемистом черном костюме. В одной руке у него была зажата англиканская Библия. Во второй он держал пистолет с большим стволом. Должно быть, сунул его себе в рот, прежде чем выстрелить. Это единственное, чем можно было объяснить огромную дыру в правой верхней части его черепа.

Обри замедлил дыхание. Голова побаливала, внутри кололо, ему хотелось прилечь рядом с этими тремя скелетами и отдохнуть. Вместо этого он, ковыляя, обошел толстяка и высвободил из его руки Библию. Она раскрылась в том месте между обложек, что было заложено старинной бордовой ленточкой.

На левой странице написано: «Маршаллу и Нелл в день свадьбы, 4 февраля 1859 г. Любовь никогда не перестает (Коринфянам)[83]. С любовью от тети Гейл».

Слова на правой странице были написаны темными коричневыми чернилами и расплылись на ней под дрожавшей рукой.

«Они бросили бы меня – воздухоплаватель и Нелл, – вот я и убил их обоих. Ближе этого мне ни за что не приблизиться к Небесам! Не то чтобы я все еще верю в Господа Нашего. В этой дурацкой книге нет ни единого слова правды. Нет никакого Бога, а небеса принадлежат Дьяволу».

Библия тяжело оттягивала руку Обри, кирпич, а не книга. Он положил ее обратно на грудь толстяка.

Убийство, а потом самоубийство. Маршалл застрелил того, что в цилиндре (воздухоплаватель, несомненно), потом свою невесту и, наконец, себя. Их кости с тех самых пор и плавали в небе на этом облаке, почти сто пятьдесят лет уже, судя по дате в Библии. На Нелл не было белого платья, так что на шаре они поднялись не в день свадьбы, а возможно, решили совершить романтический полет в небеса во время медового месяца. Обри повернул другую руку Маршалла, в которой тот сжимал пистолет, чтобы взглянуть на его обручальное кольцо, простую полоску золота, потускневшего от времени.

Высвободил пистолет из скрюченных костей. У того был не один, не два, а четыре ствола с затейливой гравировкой на них, а также резная рукоять из черного ореха. Слова: ЧАРЛЬЗ ЛАНКАСТЕР НЬЮ-БОНД-СТРИТ ЛОНДОН – были выбиты на бороздке между двумя верхними стволами. Нью-Бонд-стрит. Он проходил мимо нее почти каждый день, когда покидал Королевскую Академию музыки в поисках места, где бы пообедать. Чудесная встряска: найти что-то от мира, который он знал, здесь, на высоте, в этой сбивающей с толку стране самих небес.

Он раскрыл пистолет. Гильзы походили скорее не на обычные боеприпасы для пистолета, а на ружейные патроны. Обри вытряхнул заряды. Три патрона из медных гильз были использованы, а в четвертом сидела пуля размером с яйцо голубой сойки, до того большая, что это почти забавляло. Почти – да не совсем.

«Оставил одну для тебя, парнишка», – представилось, как сказал ему толстяк. Череп Маршалла улыбался, выставив небольшие, острые, кривые зубы. Может, и пригодится. Заранее не узнаешь. Еще пара дней, когда жуткая слабость не даст тебе подняться, возможно, как раз это и окажется тем, что доктор прописал. Проглотил одну, вроде как болеутоляющую, и… не звони мне никогда[84].

Когда Обри поднялся на ноги, вся кровь отхлынула от головы и день померк. Он зашатался, едва не сел обратно. «Кровать, – подумал. – Отдых». А разбираться в трагической судьбе пассажиров воздушного шара он мог бы и позже, когда получше станет. Он даже сделал шаг к Джуникорн, которая без устали била копытом, в пух рыхля почву, когда заметил, что все еще держит четырехствольный пистолет. Его опять будто холодом обдало. Получалось как бы, что он уже принял какое-то решение, даже не сознавая это разумом. Не было никакой другой причины брать с собой пистолет, кроме как на каком-то этапе оказаться готовым воспользоваться им.

Он повернулся, соображая, не вернуть ли его. Тела лежали открыто при свете дня, голова девушки покоилась у основания большого глыбистого надгробия.

Обри быстро прогнал в мыслях череду ассоциаций, нанизав полдюжины бисеринок-мелочей на единую блестящую нить.

Они прилетели сюда, засели тут и умерли, но важно то, что они прилетели – не на парашюте, а на воздушном шаре. Они как-то повредились об облако, и самое малое двое рассчитывали покинуть его, как они собирались это проделать? И не странно ли, что облако извлекло их из могилы, а надгробие осталось, та самая большая невыразительная квадратная глыба? Обри считал, что это оно. Еще он заметил (в первый раз), что памятник не очень-то соответствует его представлению о традиционном надгробии, как и представлению кого угодно еще. Когда облако что-то создавало: кровать, столик, возлюбленную, – оно всегда действовало по шаблону, заимствованному из сознания своих гостей, это же вовсе не было шаблоном чего бы то ни было. Это – маскировка, и притом не очень удачная.

Обри пьяно прошатался между телами и встал перед надгробием, которое надгробием не было. Он пнул его, раз, другой, с каждым разом все сильнее. Полетели осколки материала облака цвета слоновой кости. Когда этого оказалось мало, Обри опустился на колени и рванул руками. Много времени не понадобилось.

Внутри необычного кубического памятника располагалась огромная плетеная корзина, вполне вместившая бы семью из пяти человек. Она была до краев завалена шелком, раскрашенным под американский флаг. Дерево корзины было до того старым и сухим, что почти совсем выцвело. Шелку досталось не меньше, он истерся и выцвел от времени: синее стало бледнее неба, а белое бледнее облака.