Странная погода - Джо Хилл

Обри доковылял до кровати и забрался на нее. Нащупывая одеяло, наткнулся рукой на плюшевую Джуникорн. Прижался к игрушке лицом. Поднеся к носу, ловил запах стирального порошка, пыли и полиэстера. Лошадка была испачкана и потерта, что делало ее еще более драгоценной. Обри был признателен за все, в чем не было гладкости, холодного совершенства вещей, сотворенных из облака, признателен за что угодно, что с уверенностью можно было бы почитать за настоящее. Настоящее отличаешь не по совершенству, а по его изъянам.

Он невидяще уставился на громадное белое яйцо, вздымавшееся из центра дворца, считая его присущей, невероятной особенностью своего облака-острова. Той присущей особенностью, какую он заметил, во всяком случае. Вдруг на него напало сомнение. Показалось, что есть и еще по крайней мере одно необычное, что не совсем необычно, чтобы быть совершенно случайным, только он в жизни не сумел бы вызвать в памяти, что оно такое.

Так что. Оставим это. Вернемся к нему попозже.

А пока он раздумывал о куполе, жемчужине и сердцевине дворца. Когда попытался забраться на купол, его трахнуло черным стекловидным молотом – достаточно крепко, чтобы выбить из головы все мысли. Он смирился, скатился обратно вниз – и что же тогда произошло? Оно обратило девушку из мечтаний в существо. Девушку, которую он желал, как не желал никого и никогда в жизни.

Нам незачем сражаться, только это облако и говорило ему. Давай так. Оставь мне мои тайны и получай свою Хэрриет. Пусть то, что похоронено, остается похороненным, и…

За этот последний намек мысли Обри зацепились, как за корягу. Тело отозвалось, волоски на руках встали дыбом. Обри вновь задумался, а видел ли он что-нибудь на острове, что не выглядело бы совершенно случайным, и наткнулся на мысль, очень плохую мысль.

Он понял, что придется взобраться на громадный белый холм в центре облака. Этого, как ни крути, не миновать. Когда он полезет, оно попытается столкнуть его обратно, как уже было, станет лупцевать его всем, что у него в наличии имеется.

И знает ли оно, что он намерен еще раз взобраться? Известно ли ему, что у него на уме? Он вздрогнул, представив себе гладкую, кремово-белую выпуклость, и вновь направил свои мысли на то, что представилось ему первым: на Джуникорн у него в руках, его плюшевую лиловую Джуникорн, с ее гнутым рогом и изящными крылышками. Терзало то, что необходимо таить собственные помыслы даже от самого себя.

Закрыл глаза, зарылся головой в подушки. Он не был готов тащиться сейчас к холму. Слишком слаб, слишком измотан, нужно было поднабраться хоть каких-то сил. Он, может, и уснул бы, когда б не почувствовал, как что-то прошлось по его щеке. Разом распахнул глаза и оказался лицом к морде огромной лошади, созданной из облака.

Обри вскрикнул, и лошадь беспокойно отступила на шаг назад. Нет. Не лошадь. Изо лба животного выступала пика, нелепые крылышки трепыхались за передними ногами. Невидящий взгляд ее был угрюм, бессмыслен и робок. Единорог. Еще одна Джуникорн.

Он сел и поморщился: боль иголками впилась в желудок. Джуникорн стояла рядом с кроватью, следя за ним громадным, настороженным глазом. Он погладил рукой алебастровый бок. Прохладный и гладкий, как у лошади из штукатурки. Он сосредоточился на Джуникорн, и теперь она предсказуемо ждала его команд.

Покуда он не скомандует снести его на крыльях обратно на землю или заскочить с ним на вершину громадного белого купола. Он уже понимал, что такому не бывать. Зато, может, он и использует ее с пользой. Для пеших походов он слишком слаб, зато полагал, что сможет скакать верхом, а Джуникорн была уже оседлана.

Он поймал ногой стремя и вскочил в седло. Порезанные внутренности взвизгнули. Хватая ртом воздух, он плюхнулся Джуникорн на шею. Пот выступил на его пылающих щеках. Он поискал уздечку, нащупал ее, болтающуюся, и потянул на себя. Он не ездил в седле уже несколько лет, только вся его родня по материнской линии занималась разведением скота, так что ему было не привыкать.

Джуникорн повернулась и пошла рысью вдоль края облака, подбрасывая его в седле. Поначалу езда давалась тяжко. От каждого толчка желудок и внутренности кололо болью, будто в кишках у него было полно стальной стружки. Впрочем, скоро он понял, что если стоять на стременах, то будет не так тяжело. Судороги в животе стихали до слабой пульсации, и становилось легче дышать.

Он ехал по берегам своего острова, перескакивая через низкие дюны, пересекая пустоши. Все было знакомо и одновременно совершенно ново. Ландшафт постоянно менялся под порывами ветра, и все равно как-то оставался тем же самым – акр за акром картофельного пюре.

В последний раз, когда он проходил окраинами своей маленькой вотчины, он затерялся в неразберихе скал и канав на востоке, но теперь они пропали, поверхность сделалась почти плоской. Ему припомнились какие-то пушистые валуны, похожие на бульдога. Тоже пропали.

Он не увидел ничего, что помнил по своим ранним странствиям, пока не одолел три четверти пути вокруг острова. К тому времени он почти засыпал в седле под воздействием тряского снотворного Джуникорн. Внезапный противный толчок вывел его из забытья, боль прошлась по всем расцарапанным кишкам. Он огляделся и понял, что они съехали со снежного возвышения, почти в точности похожего на лежачего полицейского, барьер для высокой скорости на дорогах. Уже готовились перемахнуть через второй такой же, и третий лежал неподалеку. Три возвышения в виде плит параллельными рядами. Обри поморщился, затянул удила и остановил кобылу.

Медленно, осторожно сполз с седла и встал на ноги. Оперся на лошадь, чтобы вернуть себе устойчивость, дождался, пока мир вокруг перестанет кружиться. Когда перестал, Обри глубоко вдохнул прохладный воздух и принялся соображать, куда он попал.

В прошлый раз, проходя здесь, он пропустил отметину: большую скошенную, похожую на постамент памятника глыбу в изголовье возвышения, что посредине. На ее гладкой пустой поверхности не было эпитафии (или хотя обозначения «покойся с миром»), но не составляло труда предположить, что она служила надгробием. Оказавшись на ногах и оглядевшись, Обри никак не мог понять, как он сразу, когда увидел в первый раз, не понял, что это место захоронения. Увы, тогда, считал он, ему часто доводилось грешить попытками не видеть того, что находилось у него прямо под носом.

Он опустился на колени, запустил пальцы в холодную твердую пасту первой могилы. Он устал и не хотел копать руками. Дело пошло бы легче, будь у него лопата. Он закрыл глаза и склонил голову, стараясь вообразить ее, идеальную трехфутовую лопату. Однако, открыв глаза, увидел: не было никакой лопаты, а Джуникорн отошла на несколько ярдов в сторонку, глядя на него с несомненным презрением. Обри подумал, что облако впервые отказывает ему в чем-то. Он был почти рад. Воспринял это как знак, что нашел себе такое дело, каким стоило заняться.

Рванул молнию на комбинезоне. Смартфон лежал в одном из карманов бриджей. Не лопата, конечно, скорее тупой садовый совок, но все же лучше, чем ничего. Он откалывал и копал. Куски облака отлетали, но образовывались другие, заполняя дыры, как грязь, стекающая в канаву в дождливый день. Только при этом облаку, похоже, хватало всего половины мгновения, чтобы заполнить пустоту и затвердеть, за ним оно не успевало. Работая, он сбрасывал с себя усталость. Непреходящая боль в животе обостряла его восприятие.