Ответный темперамент - Анна Берсенева

Да-да, вот почему он задумался сейчас не только о ее больной собаке, но и о ней самой: Эвелина была, пожалуй, единственная, кому удавалось такое с ним проделывать, не зря же она была инфернальница почти по Достоевскому. После нее кукловодческие штучки не проходили в отношениях с ним ни у кого. Женщины занимали в его жизни ровно то место, которое он сам считал нужным им отводить.

Лет примерно в сорок Герман понял, что его отношения с женщинами прошли точку невозврата. То есть что жениться он уже не собирается. Прежде – еще не собирался, а теперь вот – уже.

Где-то в промежутке между тридцатью и сорока он решил было жениться и даже купил дом в деревне со смешным названием Денежкино, потому что ему захотелось иметь жилище, в котором можно будет наконец завести большую собаку. Не в квартире же на Пречистенке ее держать, да и что она стала бы делать одна целыми днями, когда он на работе, и с кем ее оставлять, когда он уезжает?

В общем, Герман решил жениться на одной довольно приятной, умной и, что редкость, безусловно, порядочной женщине, своей коллеге, с которой познакомился на конференции по рептилиям. В Денежкино она приезжала с ним охотно, да и в целом, по его наблюдениям, была не против жить так, как намеревался жить он.

И вдруг, когда он уже решил высказать ей свои намерения, Герман понял, что хочет не столько жизни с этой женщиной, сколько вот именно всего, что в его представлении могло бы сопутствовать женитьбе: дом за городом, собака… Как только он представлял, что ко всем этим благам прилагается необходимость видеть эту женщину каждый день, просыпаться с нею и засыпать, давать ей лекарства от гриппа и ожидать, что она даст лекарства ему…

Он понял, что женитьба на этой женщине была бы делом удобным, но нечестным, и постарался, чтобы их расставание произошло как-нибудь не слишком обидно для нее; вряд ли это удалось ему в полной мере. Когда он думал о ней впоследствии, то вспоминал только, как герой «Мастера и Маргариты» говорил, щелкая пальцами, о своей жене: вот же я щелкаю… Варенька… платье полосатое… не помню!

Кроме таких вот воспоминаний, Герману осталась от того периода его жизни необходимость наведываться в напрасно купленный дом. Он успел перевезти туда часть книг, за ними и приезжал иногда. Ну, еще газон подстричь, больше ему там делать было нечего. Обычно он ездил туда не на машине, а на мотоцикле, чтобы тратить на это поменьше времени. Каждый раз, когда он туда приезжал, у него портилось настроение.

Вскоре после этого неловкого инцидента он и понял, что жениться ему уже, видимо, поздно.

Сначала он даже испугался такого понимания и принялся с опасливой дотошностью анализировать свое состояние. Мысль о том, что он превратился в нудного старого холостяка, была для него невыносима. Когда-то одна дама, которая считала себя очень разумной и рациональной – как ее звали, он теперь забыл, – сказала ему как раз об этом: что она, мол, в свои тридцать лет уже не надеется выйти замуж, потому что отбросы в виде нудных старых холостяков ей не нужны, а всех приличных мужчин расхватывают еще в институте, причем на первом курсе.

Правда, в этом смысле Герману не стоило за себя тревожиться: на первом курсе Ветеринарной академии ему попросту было не до амурных похождений. Пробелы в знаниях, полученных в сельской школе, оказались настолько разительны, что он был занят лишь тем, чтобы не отстать от однокурсников, да и вообще не вылететь из вуза.

Может, он и вылетел бы, если бы не профессор Нарочицкий, у которого он писал свою первую курсовую работу. Тот почему-то отнесся к его работе – когда Герман спустя всего лишь год перечитал ее, она показалась ему беспомощной – с интересом и предложил ему сделать доклад на студенческой конференции. Потом Нарочицкий отправил его на практику в районную ветстанцию, потом пригласил ассистировать во время нескольких операций в рамках своей частной практики… Это был очень разнообразный и очень точно направленный опыт, потому что Герман впитывал в себя знания и навыки так, словно был землей, рассохшейся без дождя.

В общем, первый курс он провел не в любовных заботах. Да и учеба на втором особо не оставляла для них времени. Неизвестно, как он вступил бы в эту важную сферу мужской жизни, если бы не Василиса.

Он шел по Тверскому бульвару к площади Никитских Ворот. Где-то там, во дворах, ему сказали, находился маленький книжный магазин, в котором можно было купить одну английскую книгу по ветеринарии, на которую он несколько месяцев откладывал деньги. Английского языка Герман не знал, но уже понимал, что его необходимо выучить. Слишком многое из того, что говорил ему профессор Нарочицкий по ветеринарии мелких домашних животных, например собак, не было известно в отечественном обиходе, зато было отлично известно в европейском и американском.

И вот он шел по Тверскому бульвару, была весна, и настроение у него было радостное, потому что весну он любил, как мог ее любить крестьянский парень, для которого весна всегда была связана с могучим пробуждением природы. Шел, смотрел на зеленую древесную дымку, на красивые дома вдоль бульвара… Герман только недавно начал понимать их красоту, а сначала Москва так подавляла его своей громадой, что ему было не до ее затейливой архитектуры.

– Извините, вы не могли бы мне помочь? – услышал он вдруг.

На спинке лавочки сидела девушка и, в полном соответствии со своими словами, смотрела на него извиняющимся взглядом. В чем ей надо помогать, было, впрочем, непонятно: она сидела ровно, никуда не падала.

– Мог бы.

Герман подошел к лавочке.

– У меня, понимаете, нога застряла, – сказала девушка. – Вот здесь, в лавочке, видите? Сама не знаю, как это вышло. И вытащить не могу. Ее, наверное, надо снизу как-нибудь стукнуть.

Присмотревшись, Герман увидел, что ее ступня попала между перекладинами, из которых состояло сиденье лавочки. Ему показалось, что вытащить ее совсем не трудно. Но, подняв глаза, он сразу догадался, почему девушка не может сделать это сама: на ее лице, не слишком красивом, хотя и миловидном, лежал отчетливый отпечаток беспомощности, даже нелепости. Вряд ли он тогда назвал это в мыслях так внятно, но понял сразу.

– Кого стукнуть? – улыбнулся Герман. – Ногу или лавочку?

– Кого вы считаете нужным.

Она тоже улыбнулась. Ее карие глаза были увеличены очками. Это были красивые глаза. Все остальное действительно было не очень красивое, он не ошибся с первого взгляда. Она была слишком кругленькая, такая девочка-пончик.

Герман присел на корточки и развязал шнурок на ее ботинке. Потом немного раздвинул руками перекладины сиденья.

– Вытаскивай ногу, – сказал он. – Из ботинка вытаскивай.

Девушка подергала ногой, но вытащить ее не сумела. Он поднапрягся и разжал перекладины шире.

– Ой! – воскликнула она, вытаскивая ногу. – Вот спасибо!

Ботинок он вынул сам и протянул ей.

– Ты меня просто спас, – сказала она.