Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X-XI веках - Петр Стефанович

На эти известия обращал внимание ещё Т. Василевский, который настаивал на том, что киевские князья не могли держать «при себе», то есть в непосредственной близости от своего местопребывания, крупные корпуса людей, состоявших у них на военной службе, просто из-за невозможности прокормить их и должны были их размещать в крепостях на стратегически важных направлениях[632]. Стоит, кстати, заметить, что исследовательская мысль Василевского, писавшего в 1950-е гг. ещё до появления работ Ф. Грауса о «большой дружине», двигалась, в сущности, в том же направлении. Так, историк тоже сопоставлял свидетельство Ибрагима ибн Якуба о 3000 воинов князя Мешка, с одной стороны, и известия ибн Фадлана о 400 воинах «царя» руси и ПВЛ о 800 отроках Святополка, с другой. В итоге Василевский оценивал численность всех людей на службе киевских князей конца Х-Х1 в., которых он считал возможным обозначить термином дружина в научном смысле (а не летописном), приблизительно в две тысячи человек (при этом отряд, состоявший при князе постоянно, мог насчитывать, по его мнению, не более 200 человек)[633].

К сожалению, очень мало таких древнерусских свидетельств относительно обеспечения воинов на княжеской службе, которые можно было бы поставить в один ряд с аналогичными сравнительно-историческими данными. Помимо сообщения о раздаче Ярославом собранной дани гридям можно указать только на известный летописный рассказ о колебаниях князя Владимира Святославича, отца Ярослава, по поводу способов наказания разбойников в статье 6504 (996) г. Согласно летописи, Владимир, живший после крещения «в страсѣ б(о)жьи», не «казнил» разбойников, «бояся грѣха». Когда «епископи» сказали ему, что как правитель, поставленный от Бога, он вправе «казнити» (хотя и «со испытомъ»), Владимир «отвергъ виры, нача казнити разбоиникы». Однако после этого выступили «епископи и старцы» и сказали: «рать многа, оже вира, то на оружьи и на коних буди». «И реч(е) Володимеръ: [тако буди]», – завершает рассказ летописец[634].

Не совсем ясно из рассказа, во-первых, имелись ли в виду под словом «казнити» вообще какие-то наказания (телесные, например, или «поток и разграбление») или смертная казнь, и во-вторых, вернулся ли после совета епископов и старцев Владимир просто к прежней практике, когда разбойников не «казнили», а взимали штрафы в пользу князя (виры), или же всё-таки между первоначальной практикой и окончательным решением было какое-то отличие.

В литературе это известие сопоставлялось с постановлениями «Русской Правды» и другими данными и вызывало самые разные интерпретации. Последнее время, следуя толкованию Д. С. Лихачёва, обычно считают, что речь шла о смертной казни и что Владимир, попытавшись ввести какие-то новации, от них отказался[635]. В этом случае, правда, остаётся неясным, зачем надо было вообще в летописи рассказывать о попытках изменить порядок наказания разбойников, если в конце концов всё осталось по-прежнему.

На мой взгляд, предположение о том, что в конце концов какие-то новации были внесены, придаёт большую осмысленность тексту: летописец, указывая на влияние христианских идей и представителей церкви, хотел объяснить определённые перемены в юридической практике. Тогда, интерпретируя слова епископов и старцев как предложение брать виру в случае необходимости (для покрытия военных расходов), смысл итогового постановления надо видеть в его компромиссном характере: допустимой и даже, может быть, более правильной практикой была признана «казнь» разбойников, но тогда, когда князь и его советники признавали это необходимым, они могли взимать штрафы в казну. Понятно, что в реальности такой порядок был выгоден и удобен князю, поскольку давал ему большую свободу действий– в зависимости от ситуации он мог «казнить» или требовать выкуп.

Так или иначе, в данном случае мне важно отметить, что средства, собранные от судебных штрафов, шли на покупку оружия и коней, и такой порядок существовал в той или иной форме и до Владимира, и после него. Очевидно, что эти оружие и кони предназначались не боярам, у которых были собственные средства на оружие для себя и своих людей (ср. упоминание летописи об отроках Свенельда), и не смердам, которые набирались на военную службу нерегулярно и тоже шли со своими конями и вооружившись кто как мог (ср. летописный рассказ о спорах между Святополком киевским и Владимиром Мономахом о привлечении смердов в поход на половцев[636]). Князь мог давать оружие и коней только более или менее доверенным и надёжным людям, а таковыми были прежде всего его собственные военные слуги, его отроки или гриди. Таким образом, в этом летописном сообщении надо видеть свидетельство того, что заботу о военной экипировке своих слуг киевский князь – так же, как и польский князь Мешко, – брал на себя (если не всегда по абсолютному закону, то по крайней мере в каких-то случаях), а средства могли браться из доходов от исправления суда.

В источниках домонгольской эпохи можно найти разные указания на то, что князья сосредотачивали в своих руках большое количество оружия и коней. Ближайший по времени пример – это упоминание в летописном рассказе о мятеже киевлян против Изяслава Ярославича в 1068 г., что горожане стали требовать от князя «оружье и кони», которыми князь располагал, очевидно, в количестве достаточном, чтобы вооружить многих людей. Киевляне собирались сражаться с половцами, напавшими на Русь[637]. Показательно, что князь, несмотря на то, что от половцев исходила объективная угроза для всех, в том числе и для него самого, отказался предоставить киевлянам требуемое – очевидно, он им не доверял и считал, что его оружие и кони предназначены совсем не для них.

Историки часто обращали внимание на данные о княжеских арсеналах и табунах, но практически никогда не задавались вопросом, для кого собственно предназначались содержимое этих арсеналов и лошади из этих табунов. Следуя той логике, с помощью которой был истолкован рассказ о наказании разбойников Владимиром, надо думать, что эти данные тоже подразумевают наличие в том или ином случае у соответствующего князя его собственных слуг, которым в случае необходимости предоставлялись его собственные оружие и кони. Такого рода данные имеются вплоть до монгольского нашествия, и это обстоятельство заставляет поставить вопрос о том, сохранялась ли «большая дружина» на протяжении всего домонгольского периода.

Тот момент, когда источники позволяют нам зафиксировать точную численность корпуса военных слуг киевского князя (800 человек в 1093 г.), приходился уже на время упадка этого института на Руси. На мой взгляд, об этом свидетельствует то, что летописец устами бояр высказывается скептически о военной силе Святополковых отроков и перекличка этих скептических высказываний с критикой общественных нравов в «Предисловии» к НС, которая уже цитировалась в предыдущей главе, когда анализировалось значение слова дружина (см. с. 191). Выше был оставлен открытым вопрос о том, против кого именно были направлены обличения автора «Предисловия». Теперь можно попытаться ответить на этот вопрос, разобрав подробнее текст «Предисловия» в сопоставлении со статьёй 6601 (1093) г. При этом, разумеется, надо исходить из вывода, к которому привели исследования А. А. Шахматова и А. А. Гиппиуса, что автором статьи ПВЛ 6601 г. и «Предисловия» был один человек – составитель НС[638].