Кошмары - Ганс Гейнц Эверс

Теперь уже я едва ли вспоминаю об этом чувстве. Тайны, загадки, расследование… теперь я чувствую только свою любовь, а с ней – тихий томительный ужас. Но тогда оно вполне придало мне сил. Я еще раз перечитал свою первую комбинацию движений и заучил каждое из них. Потом я вернулся к окну. Я строго следил за тем, что делал, и не выполнил ни одного из придуманных мной маневров – как ни крути! Вместо того, чтобы потрогать нос указательным пальцем, я ткнулся лбом в стекло. Вместо того, чтобы постучать кулаком по подоконнику, провел ладонью по волосам.

Итак, было несомненно, что не Кларимонда подражала мне, a скорее я повторял то, что делала она. Итак, я, столь гордившейся своим влиянием на ее мысли, именно я нахожусь всецело под ее контролем. Но эта власть так легка, так воздушна, что нет ничего на свете, что влияло и правило бы столь благотворно.

Я предпринимал и другие попытки. Прятал обе руки в карманы, твердо намеревался не шевелить ими и пристально смотрел на нее. Я видел, как она поднимала руку, улыбалась и слегка грозила мне указательным пальцем. Я не двигался. Чувствовал, как моя правая рука старалась подняться из кармана, но крепко цеплялся пальцами за подкладку.

Потом, через несколько минут, пальцы все же медленно выпрямлялись, и рука шла из кармана вверх. Я грозил ей пальцем и улыбался. Казалось, что совсем не я делаю это, а посторонний, за которым я лишь наблюдаю.

Нет-нет, все не так. Я, именно я это делал, а кто-то за мной наблюдал. Кто-то сильный, стремящийся выяснить какую-то истину.

Но как этот кто-то может быть мной? Да какое мне дело до разгадывания каких-то дурацких тайн? Я здесь только для того, чтобы выполнять то, чего хочет она, Кларимонда. Моя любимая. Моя пугающая.

ПЯТНИЦА, 25 марта.

Перерезал телефонный провод. Комиссар достаточно надоел мне. Так досадно, когда он прерывает мои занятия на самом интересном месте.

Черт, зачем я такое пишу? Это ведь неправда. Будто кто-то водит моей рукой. Ну нет, я должен, должен, должен документировать именно то, что со мной происходит. Воли это стоит неимоверной. Но у меня все получится. Итак, с новой строки. Только правду.

Я перерезал телефонный…

Телефонный провод. Мне пришлось это сделать. Да! Наконец-то. Вчера пришлось.

Сегодня мы стояли у наших окон и играли. Со вчерашнего дня процесс изменил свой характер. Она делает какое-нибудь движение, а я сопротивляюсь до тех пор, пока выходит. Пока я, наконец, не уступаю и безвольно не подчиняюсь тому, чего она хочет. Мне не по себе – сильнее, чем когда-либо, – но от того лишь отраднее делается чувство постепенного изнемогания. Никогда еще поражение перед чем-то или кем-то не несло в себе такое дикое удовольствие!

Сегодня утром, когда мы по обыкновению играли с ней, она вдруг поднялась с места, прошла в глубь комнаты, принесла откуда-то телефонный аппарат – брат-близнец того, что стоит у меня, – поставила его на окно и ножницами перерезала провод. С улыбкой. Затем отнесла куда-то обратно.

Добрых полчаса боролся с искушением проделать то же самое. Страх во мне рос с каждой минутой, но с ним – и радостное чувство: нравилось думать, что я нахожусь в такой синхронизации с любимым человеком, что не имею сил противиться. Да, сопротивляемость моя взаправду ослабевает. Соблазн победил. Я встал с кресла, притащил телефон к окну и перерезал шнур, а потом водрузил обратно на стол. Будто гора свалилась с плеч.

Вот как все было в действительности. Я сижу у своего стола; попил чаю, горничная быстро забрала посуду. Спросил у нее время – мои часы лгут. Итак, сейчас уже пять часов пятнадцать минут. Пять пятнадцать, пять пятнадцать.

Я знаю, что если я теперь подниму глаза, то Кларимонда сделает свой шаг. Сделает что-нибудь, что я должен буду повторить. Я все-таки поднимаю глаза. Она там – улыбается, стоит. Если бы только отвести взгляд!

Вот она подходит к занавеске. Она снимает шнурок – он красный, точно такой, как и на моем окне. Она делает петлю. Она навешивает его на крюк оконного переплета вверху. Она садится и улыбается.

Нет, то, что я ощущаю, нельзя называть страхом. Это ужасная, угнетающая оторопь, которую я все же ни на что не желал бы променять. Это неслыханный вид насилия над личностью, неумолимо-жестокого и, вместе с тем, чудного, желанного.

Я сейчас мог бы побежать к ней и сделать то, что она хочет. Но я жду, борюсь, как-то пытаюсь защититься. Вот опять, опять сижу за столом! Я быстро сбегал к ней и исполнил то, что она пожелала: взял шнурок, сделал петлю и навесил ее на крюк.

А теперь я не хочу более поднимать глаз и только пристально буду смотреть на лист в дневнике, потому что я знаю, что она сделает, если я еще раз посмотрю на нее… теперь, в шестом часу предпоследнего дня недели. Если я ее увижу, то должен буду сделать то, что она хочет, тогда я должен…

Не хочу на нее смотреть.

Смеюсь. Нет, это не я сам, а что-то смеется во мне. Известно, над чем – над моим «не хочу, не буду». Не хочу – и все же знаю, помню, что должен. Я должен на нее смотреть – должен сделать это… и это, и все остальное.

Я терплю единственно для того, чтобы еще продлить эти мучения. В страданиях, захватывающих дыхание, и заключается высшая услада. Я пишу быстро, так быстро, чтобы просидеть здесь подольше, чтобы протянуть минуты тех мук, что возводят в бесконечную степень блаженство моей любви.

Я знаю, что буду смотреть на нее, что встану, что повешусь. Но это меня не пугает. Это прекрасно… драгоценно по-своему. Что будет потом? Не знаю, не знаю, но счастье от моих страданий так непомерно велико. Верю… чувствую, что за ними должно последовать нечто совершенно сокрушительное.

Только не думать. Писать что-нибудь, все равно что, только быстрее, только бы не думать. Меня зовут Ришар Бракемонт. Ришар Бракемонт, Ришар Бракемонт. Ришар. Больше не могу. Нельзя. Я должен – нет, нет! – должен взглянуть на нее. Зовут Ришар Бракемонт. Нет, никогда больше. Ришар. Ришар Брак… кем?..

* * *

Не дождавшись ответа на свои звонки, комиссар девятого округа решил наведаться в гостиницу «Стивенс». Прибыв туда в пять минут седьмого, в номере он обнаружил тело Ришара Бракемонта, болтающееся в петле на оконной раме – точно так же, как останки трех предшественников. Только на сей