Контрольный поцелуй - Дарья Донцова

Когда бойкая украинка выкатывала из вагона на станции«Аэропорт» инвалидную коляску, Надюша попросила пить. Девушка равнодушноответила: «Сейчас приедем, и попьешь». Следовательно, они живут где-тонедалеко, и начинать плясать надо именно от этой станции.

Около часа дня я уже стояла возле небольшого эскалатора.Наряд был продуман до мельчайших деталей.

Пришлось заехать в подвал, где расположился магазин«Секонд-хенд», и основательно порыться в мешках со старыми шмотками. Врезультате «раскопок» приобрела непонятное серо-буро-малиновое платье, неприкрывающее колени. Сверху накинула коричневый жилет, с утра похолодало, и онбыл очень кстати. На ноги натянула гольфы, так чтобы между юбкой и резинкамимелькала полоска голой кожи, ступни украсились китайскими матерчатымитапочками. Вчера от души вымазала их глиной, и к утру, высохнув, новые бареткиприобрели замечательный омерзительный вид. Подходящей сумки в подвальчике ненашлось, поэтому в руки пришлось взять пакетик из супермаркета «Рамстор».

Лицо покрыла темным тональным кремом и навела карандашом длябровей жуткие синяки под глазами.

Теперь следовало подумать, что написать на табличке.Отвергнув из суеверия надписи типа «Собираю на похороны дочери» или «Помогитена протез для сына», я решительно нацарапала: «Умер муж, не могу оплатитьгроб». В конце концов, супруга у меня нет и не предвидится, так что не навлекуни на кого несчастье.

Придав лицу подходящее моменту кисло-траурное выражение,заняла позицию и приготовилась ждать.

Подавали мало и неохотно, больше советовали.

«Шла бы работать», – предложила одна женщина.

«Стыдно, молодая, а просит», – сообщила другая.

«Развелось вас, тунеядцев», – заявила третья.

Мужчины проходили молча, иногда швыряя в пакет желтые ибелые монетки. Около двух часов напротив устроилась пожилая монашка, толстая,неповоротливая и одышливая. Дышала она с присвистом, похоже, у бедняги астма. Вруках у старушки громоздился большой черный ящик, запечатанный огромной краснойсургучной печатью. На передней стенке фотография каких-то развалин и листочек:«На восстановление храма Святой Троицы в селе Лыково». Старуха расстелила наполу газету, кряхтя, встала на колени и принялась отбивать земные поклоны,приговаривая:

– Господь с вами, люди добрые, подайте, сколькосможете, на благородное дело ради праздника.

Теперь все проходили мимо меня молча, но и милостыню неподавали, зато в ящик монашки дождем посыпалось подаяние…

И тут появился мальчишка, щуплый, с неприятным, тухлымкаким-то взглядом. Оглядев нас с бабкой, он решительно подошел к старухе и, изовсех сил пнув ящик, осведомился:

– Кто тебе разрешил тут промышлять?

Бабулька что-то прошептала, но парень сильно толкнул ее изаорал:

– Тут я хозяин, а не Федор, моя территория, поняла,лабуда убогая!

Монашка попробовала встать, но пацан пихнул ее еще разименно в тот момент, когда бабушка начала подниматься с колен. Женщина упала,юноша принялся пинать ее ногами. Прохожие текли равнодушно мимо, словно на ихглазах избивали не монашку, а кошку. Впрочем, наверное, негодяй, бьющийживотное, вызвал бы больше эмоций. Но я терпеть не могу, когда мучаютбезответных, поэтому подбежала и спросила:

– Ты что делаешь, подонок?

Мальчишка сдул со вспотевшего лобика жидкую прядку волос –умаялся сердешный, избивая бабушку, – и процедил:

– Не лезь, с тобой потом разбираться стану!

А вот это он зря, иногда во мне тоже просыпается зверь. Ктому же мальчонка такой хлипкий, соплей перешибить можно. Ну какой из него хозяин,так, мелочь, «шестерка»… Поругаешься с таким, глядишь, и настоящие мэтрыподвалят.

Я подняла ногу и от души пнула крысенка под коленки. Неожидавший нападения «хозяин» потерял равновесие и врезался лобиком в стену. Неудержавшись на комариных ножках, бандитик упал на колени. Я незамедлительноухватила его за сальные, воняющие прогорклым маслом кудри и несколько разстукнула прыщавым личиком об стену. Из носа «авторитета» потекла кровь, и онрухнул на грязный пол. Я перевела дух. Что ж, посеявший ветер пожнет бурю!Стану ждать теперь, когда явится «крыша» мальца и захочет со мной разобраться.Есть у меня для них парочка весомых аргументов.

Монашка, наконец распутав бескрайние юбки, ловко вскочила наноги.

– Пойдем, – сказала она, хватая ящик, –делаем ноги по-быстрому….

– Зачем? – попробовала сопротивляться я.

– Затем, – сообщила старушка, – бежим скорей,а то костей не соберем, сейчас прибегут, отметелят, мало не покажется.

И она, крепко вцепившись в меня совсем не старушечьейхваткой, поволокла к выходу. На бегу я оглянулась. Крысеныш медленно, болтаяголовой из стороны в сторону, пытался встать на разъезжающиеся лапки.

Монашка споро тащила меня сначала через подземный переход,потом вдоль Ленинградского проспекта, следом на троллейбус. Перевели дух мытолько на Волоколамском шоссе во дворе большого серо-розового дома, явнопостройки тридцатых годов. Поднялись на третий этаж, бабулька, порывшись где-тоза поясом, вытащила ключ и отперла огромную обшарпанную дверь.

– Давай, – она впихнула меня внутрь темногокоридора, – располагайся в комнате, я сейчас.

И, щелкнув выключателем, исчезла за поворотом километровогокоридора. Я огляделась. Стою в центре довольно просторного и хорошообставленного холла. Чешская трехрожковая люстра с неэкономными стоваттными лампочкамиосвещает стеллажи, забитые книгами, и коричневый палас. Справа виднеются дведвери. Я толкнула одну и оказалась в большой квадратной комнате с эркером. Всездесь говорило об устойчивом достатке хозяев. Старая, но хорошо сохранившаяся«стенка», новая велюровая мягкая мебель непрактичного цвета топленого молока. Вуглу огромный телевизор «Филипс», видеомагнитофон и гора кассет. В центре столавазочка с крекерами.

– Кофе будешь? – раздался за спиной звонкий голос.

Я обернулась. В комнату вошла худенькая девушка летдевятнадцати, с лицом, намазанным кремом. Удивленная столь фамильярнымобращением юного существа, я кивнула.

– Тогда двигай, – велела девчонка, и мы пошли покоридору. Квартира казалась необъятной, на каждом шагу открывались все новые иновые помещения. Наконец добрались до кухни. Девица вытащила кофе, да некакой-нибудь, а «Кап Коломбо» по двести рублей за банку и пачку «Парламента».

– Хочешь?

– Спасибо, – вежливо сказала я, – курю только«Голуаз», от остальных кашляю…