Краткая история Европы - Саймон Дженкинс

В 2015 г. Меркель совершила радикальный шаг. После провала плана ЕС по размещению хлынувших из Сирии в Грецию беженцев гражданской войны она решила предложить им убежище в Германии. На приглашение откликнулось около миллиона человек. Реакция была бурной. Откровенно правая группировка «Альтернатива для Германии» получила третье место на выборах по стране в целом, а в землях бывшей Восточной Германии обошла всех соперников. Меркель, в те годы царившая в Европе, чуть не слетела с трона. Избранный в 2017 г. харизматичный французский президент Эммануэль Макрон быстро выдвинулся на лидирующие позиции в ЕС и немедленно инициировал очередную попытку сплотить и реформировать еврозону. Германия сопротивлялась. Европа казалась расколотой и растерянной.

На Востоке сгущались черные тучи. В 2018 г. квазиавтократический лидер Венгрии Виктор Орбан вернулся к власти под лозунгом: «Суверенитет, независимость, свобода, Бог, родина и безопасность». Европу он не упомянул, но ЕС обличил как «либеральную болтовню». Оппозицию и свободу прессы в стране задавили, принцип верховенства права был забыт. Политики Польши, Словакии, Австрии и Сербии[33] также отказываются двигаться в русле либеральных подходов ЕС. В опросе, проведенном в 2018 г., лишь 21 % словаков сказали, что «принадлежат» к западной культуре. Большинство были против применения суровых западных санкций к России и категорически против иммиграции. Старый идеологический раскол между Востоком и Западом разверзся снова; а кроме того, стал шире разрыв между богатым Севером и бедным Югом.

Евросоюз мало что мог противопоставить вызовам, которые оспаривают ценности, сформировавшие послевоенную Европу. Конституция, составленная, чтобы сдержать Германию и не дать появиться доминирующему в Европе государству, страдает теперь именно из-за отсутствия уверенного лидерства. Россия травмирована и озлоблена, Америка запуталась. И над новой Европой нависли вековые тени расколов и сомнений.

Мое повествование началось с быка. Закончу я его львом. У ворот Венецианского арсенала стоит мраморный зверь – символ города, некогда правившего величайшей торговой империей Европы. Льва высекли из камня в IV в. до н. э., а в XVII в. его вывез из греческого Пирея венецианец Франческо Морозини – тот, что взорвал Парфенон. Лев сидит на задних лапах, на его каменной шкуре вырезаны странные символы. Веками надпись оставалась загадкой, но недавно ее расшифровали: это скандинавские руны XI в., нанесенные неким «Асмундом» по приказу «Харальда Высокого». Харальд Высокий был викингом, наемником на службе у византийского императора.

История Пирейского льва окольцовывает историю Европы. В ней сплелись воедино афинские храмы и скандинавские фьорды, стены Византии и купцы Венеции. Она побуждает нас сойти со своего исторического пьедестала и взглянуть на прошлое как на далекую страну, путешествовать по которой нужно открыв глаза и освободив разум, отказавшись от предвзятости и оценок задним числом и не забывая о непрерывной взаимосвязанности событий.

В конце путешествия я с прежней ясностью вижу темы, перечисленные в начале. География Европы по-прежнему определяет ее историю. Германия, Франция и страны исторических Нидерландов – костяк владений Карла Великого – и сегодня доминируют в европейском дискурсе, как испокон веков. Страны европейского Средиземноморья – Греция, Италия и Испания – попали в ловушку еврозоны и не получают доступа к богатствам Севера – и так было всегда начиная с XVII столетия. Британия держится в стороне. Россия, как и раньше, остается загадкой, а ее отношения с соседями проще не стали. Похоже, ничего не меняется.

В полулитровую кружку европейской географии влили литр миграции – сначала из Азии, а после, в более близкие нам времена, – изо всех уголков мира. Народы и языки смешались, как в калейдоскопе, – черта, которая ярко характеризует современную Европу. Вопрос, является ли это разнообразие, которое можно проследить в глубину веков до первых волн переселения народов, ключевым для понимания отдельных линий европейской истории, – источник неутихающих споров.

Историкам очевидна роль, которую племенное, а позже этноконфессиональное разнообразие играло в жестоких конфликтах. На эти конфликты Европа была настроена словно бы по умолчанию. В Средние века уходит корнями въевшееся, почти ритуальное пристрастие к войне – делу молодых, подростков и двадцатилетних, таких как Хлодвиг, Фридрих II Германский, Эдуард III Английский, Карл V Испанский, Людовик XIV и Наполеон. Если посмотреть с этой стороны, история Европы всегда была трагедией конкурирующего мачизма.

Но причины вечных войн лежат глубже. Каждому из договоров, что придорожными вехами размечают историю, – Аугсбургский, Вестфальский, Утрехтский, Венский, Версальский – удавалось сохранить мир как минимум на два поколения, а затем война разгоралась снова. Даже Потсдамский договор, подписанный в 1945 г., действовал только до 1989 г., когда начал рушиться Советский Союз. Отсутствие какого бы то ни было регулирования после окончания холодной войны заново испытывает на прочность европейскую дипломатию. Словно бы европейский генетический код позволяет народам жить в мире друг с другом не дольше, чем живет память о прошлом витке кровопролития. История может дать нам мудрый совет словами умирающего Людовика XIV: «Самое главное – живи в мире с соседями. Я слишком любил воевать».

Я не уверен, что воинственность Европы можно списать на разнородность изначально составлявших ее племен. Наверное, считать это разнообразие источником энергии соперничества, которая лежит в основе самых полезных достижений Европы, – более продуктивный подход. Я думаю, что впервые эта энергия высвободилась из напряжения, возникшего между сухопутными и морскими народами, населявшими Европу. Мореплавание поощряло предприимчивость, любопытство, контакты и инновации. Оно порождало соперничество между отдельными людьми и группами, побуждало сотрудничать с незнакомцами. Древние морские города-государства передали эстафету Афинам и эгейской диаспоре. Настоятельная потребность в освоении новых земель породила скандинавских мореплавателей и искателей приключений. Гений моря вызвал из небытия торговые цивилизации Средиземноморья, Балтики, Северного моря, а со временем и Атлантики. Вместе с тем сухопутные народы, попавшие в Европу через Анатолию и русские степи, умели пускать корни, накапливать богатство и контролировать территорию, и при этом они постоянно соперничали с народами морскими.

Я думаю, то, что называется европейскими ценностями, выковано этой состязательностью, которую Макиавелли описывал как «разнообразие государств, поощряющее… способность к действию и творческую энергию личности». Подавление этого творческого индивидуализма с неприглядной стороны характеризует европейскую религию – христианство. Некоторые историки винят в интеллектуальной летаргии Европы в I тысячелетии н. э. бесконечно раскалывающуюся христианскую церковь, но другие отдают должное ее сложному вероучению о грехе, любви и искуплении, а также ее вкладу в развитие образования. Безусловно, церковь была разобщающей и часто агрессивной силой. Но это не предотвратило, а возможно, даже подстегнуло революции, которые сделали Европу такой, какой мы знаем ее сегодня, – я говорю о Возрождении, Реформации и Просвещении.