Честный проигрыш - Айрис Мердок

— М-м-м. Я, пожалуй, не так восторженно воспринимаю жизнь. Но трудно не поддаваться эмоциям, когда я смотрю на тебя, вот так, как сейчас…

— А почему их надо избегать? Нужно смотреть на вещи реалистически. Эмоции не отбросишь. Смотри, вот моя рука, возьми ее. — И Морган протянула ему руку.

Руперт пристально вглядывался ей в лицо. Оно было твердым, бронзовым от загара, серьезным. И вызывало в памяти тотемное изображение птицы. Взяв ее за руку, он тут же обнарркил, что склонил голову и прижимает ее ладонь ко лбу. Он быстро выпустил руку.

— О, Руперт, Руперт, — сказала Морган. — Помнишь тот день, вскоре после моего возвращения, когда мы сидели у тебя в кабинете и ты был так терпелив и внимателен, тот день, когда ты подарил мне малахитовое пресс-папье? Я что-то все говорила, говорила и вдруг сказала — точных слов не помню, — что мы затеряны в своей душе, и нет ничего реального, ничего твердого, нет сердцевины, а есть только то, что сейчас с нами… что-то вроде вот этого, — сказала я, взяв этот кусок малахита, и прижала его ко лбу. Но на самом-то деле я думала о другом и хотела другого: хотела прижать ко лбу твою руку, вот так, как ты сейчас прижал мою… Руперт, милый…

Руперт встал. Подошел к книжному шкафу, прошелся взглядом по полкам.

— Думаю, тебе все же надо отправиться в кругосветное путешествие.

— Дорогой, ты подшучиваешь, и я так этому рада! Если мы оба сохраним толику чувства юмора, все у нас будет в порядке.

— Одного чувства юмора недостаточно, — сказал Руперт. — В сложившейся ситуации мы должны хорошо осознать, где проходит граница между добром и злом. И я не уверен, что справлюсь с этим.

Прошедшие несколько дней были заняты краткими, волнующими, таинственными свиданиями с Рупертом, напряженным их ожиданием и потом долгими часами подробного анализа значения сказанных друг другу слов.

Морган была чрезвычайно воодушевлена и почти не испытывала тревоги. Сейчас их вела судьба, и спорить с ней было немыслимо. Ничего страшного не произойдет. Им с Рупертом нужно поддерживать друг друга. Остальное сделают боги.

Вначале настроение Руперта озадачивало ее. Он прислал несколько писем. Два из них очень сдержанные по тону, полные озабоченности и сомнений по поводу ее чувств, страха перед возможностью причинить ей боль. Остальные — безумные, экстатически яростные излияния, насыщенные любовью, отчаянием и мольбами. На бумаге Руперт был виртуозен в проявлениях страсти, но, увидев ее, становился прискорбно косноязычным. Следуя его просьбе, она уничтожала присланные письма, но не могла удержаться от искушения и самые выразительные куски переписала в свою записную книжку. Руперт явно боролся с собой, и так же явно бурный, необузданный, глубоко спрятанный под внешней оболочкой Руперт начинал брать верх. Видеть его у своих ног было глубоким и острым переживанием. Жалость, сочувствие и восторг затопляли ее. И в душе снова звенела давно замолкшая струна счастья.

Морган свойственно было в каждый момент отдавать все внимание только чему-то одному и не только не беспокоиться о других аспектах ситуации, но и почти не замечать их. Преисполненная уверенности, что сейчас нужно отдавать все свое внимание Руперту, она без труда отодвинула в сторону мысли о Хильде, о Питере, о Таллисе. Разумеется, помнила, что они существуют и тоже имеют свои притязания, но выносила их в какое-то иное временное измерение. Они были «в системе ожидания», и, проводя время с Рупертом, Морган не чувствовала, что в эти же самые часы и минуты Хильда находится совсем неподалеку и, может быть, недоумевает, где же сейчас ее муж. С мыслями о Джулиусе все обстояло иначе. В ее сознании он, как и прежде, занимал большое и важное место, странным образом непосредственно связанное с ее новыми чувствами. С чего бы это? — недоумевала Морган. Связана ли отгадка с тем, что Джулиус отпустил меня на свободу, и это — мой первый шаг в свободной жизни? Или все дело в том, что, принимая любовь Руперта, я как бы свожу счеты с Джулиусом? Ей ужасно хотелось обсудить это с ним. Ему было бы так интересно! Очень хотелось похвастаться перед ним своей победой. Но, конечно же, это было немыслимо. То, что пришло к ней, было новым, значительным. Пробиться после истории с Джулиусом к чему-то значительному и неожиданному было, само по себе, огромным достижением. Новое воздействовало на старую любовь и трансформировало ее, и это, как она чувствовала, подействовало на нее благотворно. Мысли о Таллисе не ушли, были расплывчатыми и едва ощутимыми. О Питере она вообще почти не вспоминала.

Постепенно делалось все яснее — и она принимала это осознание как знак своей неизменной способности мыслить здраво, — что и по внутренним качествам, и по манере себя вести Руперт соответствовал ей лучше, чем любой из прежних ее мужчин. Двое, сыгравшие наибольшую роль в ее жизни: Джулиус и Таллис — были, как она теперь видела, просто не созданы для нее. Джулиус — из-за чрезмерной переменчивости и властности, Таллис — из-за чрезмерной неуверенности и мягкости, а также из-за излишней, за пределами допустимого, эксцентричности. Таллис никогда не умел совладать со мной, размышляла она. Руперт, даже и в нынешней своей прострации, оставался авторитетом, которому можно легко и радостно подчиняться. Среди всей неразберихи Рупертовых страстей и ее собственных взбаламученных чувств именно эти его спокойствие и уравновешенность больше всего убеждали ее в том, что продолжать встречаться — правильно. Она понимала опасности ситуации, но не могла их почувствовать. Слишком глубокой была вера в благоразумие и добропорядочность Руперта. Возможно, именно она и создавала греющее душу чувство властного указания судьбы: того, что Руперт поможет ей провести Руперта через все поджидающие их трудности.

Результатом всех этих размышлений стало приятное чувство, что выбранный ею курс не имеет альтернативы. Умозаключение, к которому она пришла после долгих и тщательных обдумываний всех вариантов, базировалось, во-первых, на понимании собственного темперамента, во-вторых, на ее гипотезе по поводу ощущений Руперта и, в-третьих, на ощущении, что узел, связавший их с Рупертом, был проявлением некоей мировой воли. С горькой усмешкой глядя на свое отражение в зеркале, Морган открыто признавалась себе, что не упустит это захватывающее приключение. Она не разжигала любви Руперта. Была ею изумлена. Но теперь, имея ее в своей власти, она не отправится в кругосветное путешествие, с тем чтобы, вернувшись, найти исцеленного, смущенно-вежливого Руперта. Что бы все это ни сулило, она хочет пройти сквозь горнило. В конечном итоге Руперт, естественно, исцелится или во всяком случае как-то изменится. Но пока этот процесс идет, ничто не должно быть потеряно, думала Морган, ничто. Ведь все это так драгоценно, да, драгоценно. Она должна руководствоваться заботой о Руперте. К счастью, забота указывала ей именно этот путь. Бросить его беспомощно выбираться из этой пучины было бы невозможно. Ведь положения, при которых одному из двоих дарована способность излечить другого, встречаются так редко. Было бы более чем нечестно по отношению к Руперту не попробовать превратить эту неожиданную близость в нечто психологически и морально обогащающее. Мы будем очень близкими друзьями, думала она, да, мы будем близки навечно. И никто не узнает. Никому не будет больно. Этого можно добиться. Принимая это решение, Морган чувствовала, что жизнь — на ее стороне.