Честный проигрыш - Айрис Мердок

— Но в самом деле знать нечего или почти что нечего… Все это так: фантазии, тени. Будьте великодушны. Не объясняйтесь с беднягой Рупертом. Пусть эти двое сами во всем разберутся. Кстати, может быть, и уже разобрались. В долгом счастливом браке бывают моменты, когда лучше просто закрыть глаза. Будьте к ним снисходительны, пусть все быльем порастет и забудется. Ведь это действительно малость и мимолетность. А бедная Морган, как вам хорошо известно, решительно не способна собой управлять.

— Мне нужно подумать, — сказала Хильда. — Я должна все хорошо обдумать.

— Как я хотел бы взять свои слова назад! Между Морган и Рупертом нет ничего. И это в самом деле куда ближе к правде, чем что-либо другое.

— У вас доброе сердце, Джулиус, и вы хороший друг. А теперь вам нужно идти, вас ждут. Не хочу, чтобы Руперт вернулся и увидел, как мы разговариваем.

Джулиус поднялся:

— Можно мне снова навестить вас, Хильда? Не для того, чтобы беседовать об этом. Это вскоре уже будет делом прошлым. Меня всегда огорчало, что вы обо мне… не самого лучшего мнения.

— Я прекрасного мнения о вас, Джулиус.

Встав, Хильда протянула ему руку. Он взял ее, церемонно поднял к губам, но потом повернул ладонью вверх и легко провел по своей щеке.

— Я так рад, дорогая Хильда. Вы сильная и всегда меня восхищали. Но дело не только в этом. Я ведь бездомный. У меня нет семьи, и меньше, чем хотелось бы, друзей. Прочная дружба с уравновешенной женщиной… без драм, без страсти, без страхов. Возможно ли это? Хильда, я так устал от бросков и зигзагов. Но сейчас неуместно рассказывать о себе. Может быть, как-нибудь в другой раз. Спокойной ночи, дорогая.

Вскоре внизу послышались шаги Руперта. Войдя, он зажег в холле свет. Хильда стояла на верхней площадке лестницы. Чтобы скрыть следы слез, густо намазала лицо кремом.

— Привет! — крикнула она вниз. — Хорошо пообщался с Джулиусом?

— Прекрасно. Он тебе шлет привет. А как твое собрание?

— Все было весьма любопытно, — ответила Хильда и, пройдя в спальню, потушила лампу около своего изголовья.

Голубь, стоявший у спуска с верхнего эскалатора станции «Пикадилли-сёркус» со стороны Бейкерлоо, был почти загорожен штабелем досок. Заметив его, Морган болезненно содрогнулась. Прошла, потом приостановилась — и повернула назад. Она только что провела середину дня в Лондонской городской библиотеке и теперь, избегая Эрлскорта, возвращалась к себе через Южный Кенсингтон. Остановившись около голубя, она какое-то время внимательно его разглядывала. Тот словно замер в своем уголке. Виден был ярко горящий, от всего отрешенный глаз. Мимо шли люди, основной поток составляли спустившиеся с эскалатора. Начинался час пик. Никто не обращал внимания на Морган и ее голубя.

Она стояла так же неподвижно, как и птица, и так же гулко билось у нее сердце. Накануне вечером она виделась с Рупертом. И это был чистый ужас. Едва он пришел, зазвонил телефон. Брать трубку было нельзя, а звонки все не прекращались, и они с Рупертом, сидя друг против друга, сначала пытались кое-как разговаривать, а потом наконец замолчали. Звон продолжался чуть ли не двадцать минут, и это сломало Руперта. Не шелохнувшись, с сухими глазами, Морган слушала бурный бессвязный поток его самообвинений. Письма, приходившие от него, были в последнее время скорее растерянными, чем страстными, а теперь он и вовсе уже говорил об одной только Хильде, об острой боли, которую причиняет необходимость лгать, о муке потери привычного ощущения незыблемости доверия и любви. Умоляю тебя, уезжай из Лондона, говорил он Морган.

Нет, отвечала Морган, нет, это немыслимо, по крайней мере сейчас. Куда можно уехать и спрятаться от несчастья? Она чуть не с яростью отвернулась от растерянного Руперта, жалким образом вдруг потерявшего всякое чувство собственного достоинства. «Не забывай, что ты сам начал это». — «Нет, все это начала mы!» В воздухе пахло ссорой. Почему, почему я должна так страдать? — гудело в голове Морган. После стольких бед и разочарований, после стольких предательств, казалось, я наконец-то нашла того одного-единственного, который способен по-настоящему помочь мне, — а он ведет себя совершенно несносно. Если б ему удалось сохранить самообладание! Все еще может прекрасно устроиться. Она попыталась объяснить это вслух.

— Я люблю тебя, милый Руперт, и полностью доверяю твоей любви. Привыкнув видеться со мной чаще, ты успокоишься. Мы разумные люди, наша задача — выстроить на основе эмоций дружбу, и мы с этим справимся. Швыряться любовью нельзя, она слишком редко встречается в этом страшном мире. К тому же истинная любовь мудра, ты сам говорил это. Ты нужен мне, Руперт. Больно от этого не будет никому.

— Моя любовь к тебе далека от мудрой любви. Все это уже похоже на страшный сон.

— Сделай ее такой. Осуществи то, что ты проповедуешь.

— Я не могу! Не могу!

Морган слегка приблизилась к голубю, но тот не шелохнулся. На вид он был здоров, никаких следов травм незаметно. Положив сумочку на доски, Морган тихонько обогнула штабель и, расставив руки, начала осторожно подкрадываться. Но едва пальцы коснулись мягких серых перьев, как птица стремительно взвилась в воздух, чиркнула Морган крылом по лицу, пронеслась над плечом и, легко спланировав над головами спешащей толпы, уселась на установленный внизу эскалатора рекламный щит.

Понаблюдав за голубем, Морган скользнула между встречными потоками людей и подошла к стойке щита. Похоже было, что она сумеет дотянуться. А там уж только ухватить покрепче птичьи лапки! Но какова будет реакция? Не станет ли голубь отчаянно вырываться, не пустит ли в дело клюв? Говорят, у внезапно пойманных птиц от ужаса может остановиться дыхание. А как сдержать эти безумно плещущие крылья? Крыло ведь можно сломать. Морган невольно схватилась за горло. Затем несколько раз глубоко вздохнула и, встав на цыпочки, начала медленно вести руками по щиту. Но птица, громко хлопая крыльями, стремительно снялась с места и, поднявшись примерно на половину высоты эскалатора, опустилась на разделяющую движущиеся лестницы наклонную деревянную панель, ближе к поручню той, что шла вверх. Даже если я не поймаю ее, но просто заставлю взлететь повыше, она попадет в верхний вестибюль, увидит сквозь двери солнечный свет и, может быть, сумеет вылететь на воздух, думала Морган. В любом случае, там у нее больше шансов на выживание, чем здесь, в ловушке. Мысль о птице, пленнице душной, пыльной, залитой мертвенным электрическим светом тюрьмы, стискивала ей грудь тоской и состраданием.

Встав на идущий вверх, сравнительно свободный в это время дня эскалатор, Морган доехала до того места, где сидел голубь, и, вытянув изо всех сил руку, попыталась достать до него и взмахом подтолкнуть вверх. Едва только рука приблизилась, голубь взмыл в воздух и, поднявшись на несколько ярдов, снова уселся на деревянной панели, разделяющей два эскалатора. Поравнявшись с ним, Морган заставила птицу подняться еще на один отрезок. Но, когда пальцы в третий раз попытались подтолкнуть голубя к верхнему вестибюлю, тот вдруг взлетел и, взволнованно шумя крыльями, пронесся, как стрела, вниз и уселся на прежний рекламный щит у подножия эскалатора.