Дело Арбогаста - Томас Хетхе

— Моя-то масочка? — Она рассмеялась. — Когда целый день проторчишь здесь, тоже порой хочется не видеть ничего, кроме пустоты.

Арбогаст, кивнув, склонился над маской. Ее деревянная кожа отливала воском, краска кое-где облупилась. Щеки были напудрены розовой пудрой, глаза подведены красным, и каждый походил на полумесяц или на какой-нибудь изысканный цветок. Гезина выключила свет.

— Я подобрала все негативы.

В лаборатории стало совершенно темно и Арбогаст все это время простоял в неподвижности, но вот сквозь тьму начал мало-помалу просачиваться красный свет, проступили постепенно контуры стола и полок. Гезина, белый халат которой теперь тоже был виден, возилась с проявителем.

— Я еще никогда никому не показывала всех фотографий. Знаете ли, ваши слова в суде меня очень тронули. Я вам так сочувствую. А еще у меня такое чувство, словно я сама там была. — И еле слышно она добавила. — А тогда я снимала, снимала и не могла насниматься.

Вспыхнул квадрат света. Гезина навела проектор на резкость и отошла в сторонку. Арбогаст с жадностью рассматривал увеличенную проекцию негативов. Лицо Марии было черным-черно в белых ветвях кустарника, словно его иссушило и вычернило само время. Не намного отчетливей темного силуэта, и все же он различал ее призрачные черты. Гезина, которой наконец-то довелось разделить с кем-нибудь еще гнетущее впечатление от этих снимков, молча вкладывала в рамку увеличителя один негатив за другим. Склон у дороги, практически обрыв. Лесник, жестом показывающий скопление кустов, где он нашел Марию. Полицейские. Мария, словно бы спящая в малиннике. Арбогаст заезжал туда вчера — и ничто сейчас там о ней не напоминает. И нет снимка (разве что — у него в мозгу), запечатлевшего мгновенье, когда он вытаскивает ее тело из машины, обнимая ее тем самым в последний раз, а затем медленно пускает вниз по темной траве. Все эти годы в камере он и подумать не мог, что, выйдя на свободу, пойдет по ее следу. Прикосновение к ее едва остывшей и все же уже ледяной коже. Голос у самого его уха. “Если уж поймал меня, держи, не отпускай”. И вот она на носилках. Мария полностью обнаженная.

Арбогаст посмотрел на Гезину, показывающую ему один снимок за другим. Гезина ненадолго отступала при этом во тьму и тут же возвращалась на свет, и этот свет был светом Марии. Она уже почувствовала его дыхание у себя на затылке. Сперва едва ощутимое, потом все ближе и ближе, и вот уже она услыхала, как он дышит. И в то же самое мгновенье из магазина донесся трезвон колокольчика, и она с раздражением опознала голос, взывающий к ней от входа.

— Гезина, где ты, — вскричал Пауль Мор.

В зал суда в понедельник утром набилось столько народу, что дальнейший допуск публики пришлось прекратить. Когда, примерно в девять, судейские чиновники решили запереть дверь, им пришлось сначала оттеснить людей, скопившихся на лестнице, в вестибюле и даже у входа в здание. “Удочки” микрофонов, лампы-вспышки, кино- и телекамеры над головами людей качнулись в сторонку, когда половинки дверей наконец удалось свести. Арбогаст сидел, переплетя пальцы обеих рук, под пристальным и критическим взглядом Ансгара Клейна. В конце концов двери в глубине зала, за судейским столом, открылись; все поднялись на ноги, приветствуя судей и присяжных. Земельный советник юстиции Хорст Линднер кивнул публике и разложил бумаги.

— Именем народа оглашаю приговор. Обвиняемый оправдывается. Соответствующий приговор грангатского суда присяжных от 17 января 1955 года тем самым отменяется. Поражение в гражданских правах также отменяется. По поводу возмещения ущерба за ошибочное содержание под стражей в предварительном заключении и во исполнение отмененного приговора в каторжной тюрьме будет принято отдельное решение. Все могут сесть.

Линднер сделал паузу, дожидаясь, пока в зале не наступит тишина.

— Суд присяжных придерживается мнения о том, что впредь не существует никакого обоснованного подозрения относительно того, что Ганс Арбогаст мог убить Марию Гурт умышленно или непредумышленно или предпринять в отношении нее какие бы то ни было насильственные действия.

Сделав еще одну паузу, Линднер добавил: в компетенцию суда присяжных не входит вопрос о сроках и сумме возмещения убытков, равно как и более общий вопрос о дефектах уголовного и уголовно-процессуального права. Занявшись ими, суд присяжных превысил бы свои полномочия. Вместе с тем, дело Ганса Арбогаста несомненно вскрыло серьезные изъяны в этих разделах права, и он лично может лишь выразить глубокое сочувствие Арбогасту в связи с допущенной по отношению к нему несправедливостью.

— Суд совещался семь часов. Мы обсуждали исключительно юридическую сторону дела, не затрагивая морально-этических аспектов. Разумеется, поведение Ганса Арбогаста первого сентября 1953 года никоим образом нельзя назвать похвальным. В ходе предварительного следствия он не всегда давал искренние показания и, по-видимому, ему не хватило смелости признаться в том, что произошло на самом деле. Разумеется, мы должны поверить Арбогасту в том, что прокурор Эстерле вел с ним не светскую беседу, а проводил интенсивный и жесткий допрос, но как прикажете бороться с преступностью, если не говорить суровым языком с главным подозреваемым в тягчайшем преступлении?

В ходе этих пояснений Арбогаст становился все беспокойнее и беспокойнее, и Ансгару Клейну в конце концов пришлось взять его за руку и прошептать на ухо нечто строгое, не то только что оправданный прервал бы выступление председателя суда.

С другой стороны, продолжил меж тем Линднер, Арбогаст, несмотря на оказываемое на него давление, так и не признался в приписываемом ему злодеянии. Все эксперты пришли к единодушному мнению: не существует прямых доказательств того, что травмы, обнаруженные на теле госпожи Гурт, были или могли быть причинены при жизни. Кроме того, в данном контексте представляется примечательным тот факт, что, например, под ногтями у покойной не обнаружено следов сопротивления насилию. Этим также косвенно подтверждаются слова Арбогаста.

Напротив, суд убежден в том, что Арбогаст, возможно непреднамеренно, вступил с госпожой Гурт в противоестественный сексуальный контакт.

Арбогаст при этих словах потупился, а Линднер сделал еще одну паузу. Затем окинул взглядом собравшихся в зале. В последние дни, заявил он, в суд поступило множество писем и обращений и, отвечая на все сразу, он может лишь подчеркнуть, что и он сам, и его коллеги вели себя так, как им подсказывает чувство долга, и старались судить по совести.

— А ошиблись мы или нет, об этом известно лишь Гансу Арбогасту.

Линднер еще раз окинул взглядом собравшихся, а затем пристально и долго посмотрел на Арбогаста. Кивком поблагодарил двух других судей и троицу присяжных за сотрудничество и объявил заседание закрытым.

Двери сразу же отперли, и журналисты, поневоле протомившиеся у входа, хлынули в зал и тут же окружили адвоката и его подзащитного. Клейну лишь с трудом удалось договориться с Катей Лаванс, не пожелавшей войти в царство ламп-вспышек, “удочек” и камер, о том, что они встретятся у его машины. Меж тем адвокат на пару с Арбогастом прокладывал себе дорогу к выходу. И все же он успел на ходу сообщить репортерам о том, что, по поручению госпожи доктора Лаванс из восточно-берлинского института судебной медицины, он собирается возбудить дело о клевете против профессора Маула. Тот после происшедших в пятницу прений сторон, заявил в интервью главному редактору одной из мюнстерских газет, будто госпожа доктор Лаванс руководствовалась при составлении экспертного заключения личными мотивами. Отказ от возбуждения дела возможен лишь в том случае, если профессор Маул принесет извинения в письменной форме.