Ничего, кроме нас - Дуглас Кеннеди

капитан приказал тебе убить редактора газеты. И что ты вышиб тому мозги, сунув дуло пистолета ему в рот.

На это Питер наконец отреагировал.

— Охренеть, — прошептал он.

— Это подтверждение или опровержение? — спросила я.

— Я не убивал Альфонсо Дуарте.

— О, так ты знаешь его имя. Это ты нажал на курок?

— Нет!

— Посмотри мне в глаза, Питер, и скажи это еще раз.

Брат посмотрел прямо мне в лицо:

— Я не убивал Альфонсо Дуарте.

— Тогда почему Карли мне так сказала?

— Потому что она злобная и жестокая. Я был против такой жестокой расправы, возражал… Меня не послушали. Дуарте похитили только после того, как головорезы Пиночета схватили одного нашего сподвижника. Похищение Дуарте стало зеркальным ответом. Но журналист сделался инструментом давления на переговорах. Мы передали хунте: Если вы хотите, чтобы ваш приспешник был освобожден, отпустите десять наших товарищей, которых держите в застенках. Мы Дуарте не пытали. Не били. Не пытались выбить из него информацию. Мы только потребовали обмена. Ты знаешь, каков был ответ хунты? Они забили насмерть десять человек… наших товарищей. У Эль Капитана не осталось иного выхода, кроме как убить Дуарте. Хунта не оставила нам выбора.

— На курок нажимал не ты?

Питер помотал головой.

— Но ты был там, когда его казнили?

После паузы брат кивнул.

— Кто спустил курок? — спросила я.

— Карли. На курок нажала Карли.

Настал мой черед ошарашенно уставиться на Питера.

— Я не верю.

— Но ты легко поверила, когда она сказала, что Дуарте убил я?

— Ничего подобного.

— Ты поверила лжи, которую она тебе наговорила…

— Но зачем ей это делать?

— Зачем? Ты шутишь, что ли? Она хвасталась тем, что грабила банки с «Пантерами». Хвалилась, что нелегально добывала для них оружие. А потом появилась в Чили и вступила в El frente de liberación revolucionaria… — Питер вскочил. — Я бы много чего мог тебе рассказать, — тихо добавил он, — но сейчас мне это довольно непросто. Мне нужно прийти в себя, нужно все обдумать.

— Другими словами, оставь меня на несколько часов, а я тем временем придумаю, как лучше и логичнее объяснить свои преступления и проступки?

— Какая ты стала… Резко судишь!

— Неправда. Меня просто выбило из колеи то, что я услышала. Неужели ты не чувствуешь себя ни капли виноватым?

— Причина, по которой я полетел в Чили, связана в первую очередь с девушкой, с которой я познакомился в Йеле. Девушкой по имени Валентина Сото. Я был влюблен в нее. После переворота она вернулась в Чили, чтобы участвовать в движении против Пиночета. А недели две назад ее убили.

Я увидела у брата слезы на глазах, он едва сдерживался, чтобы не расплакаться.

— Ты был рядом, когда ее убили? — спросила я.

Питер молча кивнул.

— А если ты был там, когда ее убили, почему пощадили тебя?

— Все это сложно объяснить. — Питер обшарил карманы в поисках сигареты, закурил и взглянул на часы: — Уже почти три. Вот что, я тебя сейчас оставлю, увидимся в гостинице часов в шесть. Так нормально? Ну, то есть ты не заблудишься, не растеряешься?

— Я большая девочка, которая выросла в большом городе. Со мной все будет в порядке. А ты?

— Я — нет.

Потом брат ушел. Минут десять после этого я просто сидела на скамейке. У меня кружилась голова. Неужели это Карли убила несчастного газетчика? Неужели она настолько извращена, что могла обвинить моего брата в преступлении, которое совершила сама? Понимала ли она, что я, наслушавшись ее рассказов, наброшусь на Питера, требуя объяснений? Догадывалась ли, что между нами проляжет пропасть недоверия, когда Питер откажется подтвердить ее слова? Вела ли она эту игру намеренно — с целью вбить клин между мной и моим братом?

Холод все же заставил меня подняться со скамейки. Я провела час в Пантеоне, в месте упокоения Вольтера, Руссо, Гюго, Золя, размышляя о том, каково это — стариться, вспоминая деда, который всегда казался мне щеголем, хотя и старым. Когда он умер в возрасте восьмидесяти двух лет, я думала: какой же он древний. Мама тогда сказала мне: «В шестнадцать лет невозможно понять одного — насколько стремительно пролетит твоя жизнь. Поверь, когда я была в твоем возрасте, мне казалось, что год — это очень много, а до летних каникул далеко-далеко. А сейчас время от сентября до июля пролетает, не успеешь глазом моргнуть. Все люди, когда-либо жившие на земле, думают об одном и том же: почему все так быстро проходит?»

Когда я вышла на улицу, падал легкий снег. Несмотря на то что заметно похолодало, я решила побродить по городу и отправиться куда глаза глядят, а потом примерно в половине шестого найти ближайшую станцию метро и доехать до нашей захудалой гостиницы. Я долго блуждала в узких кривых переулках и пересекала широкие бульвары, то и дело останавливаясь перед витринами магазинов. Провела десять дурманящих минут во fromagerie, подумав, что если бы я жила здесь, то питалась бы исключительно сыром, багетами, красным вином и при этом выкуривала несметное количество сигарет в день, чтобы не растолстеть. Я стала обращать внимание на жизнь вокруг: вот состоятельная буржуазная пара в кафе, где я остановилась выпить бокал вина; вот молодой парень в тонкой кожаной куртке пытается заигрывать с девушкой примерно моего возраста… Ощущение родства с Парижем возникло у меня сразу. Я представляла себе, что живу в маленькой квартирке — разумеется, на чердаке — и работаю в «Интернешнл геральд трибьюн». Я бы проводила много времени в кафе, а вечера — в маленьких кинотеатрах, став настоящим фанатом кино. Главное, я была бы вдали от оков, которые меня связывали, — от безумной жизни Америки, безумной жизни моей семьи. Этому не мешала даже мысль, время от времени приходившая мне в голову: именно этот город всегда мечтала назвать своим моя мать.

Питер оставил мне записку под дверью, сообщив, что ждет меня у себя. Я поднялась к нему в номер 312. Эта комната была заметно просторнее, чем моя. Здесь к тому же стояли кресло, широкая кровать и незамысловатый письменный стол, заваленный тетрадями, аэрограммами, газетами. А еще портативная пишущая машинка и фотографии очаровательной темноволосой женщины лет двадцати с небольшим.

— Это Валентина? — спросила я. — Она красивая.

— Она была настоящей красавицей. — Питер подчеркнул слово «была».

Мы вышли и добрались до пивной неподалеку от Сорбонны. Питер заказал нам два абсента перно и показал, как превратить его из прозрачного в молочно-белый, капнув немного воды.

— Ну, ты хорошо все продумал? Решил, что можно мне рассказать, а о