Мы правим ночью - Клэр Элиза Бартлетт

А Линне сейчас была бы в полной безопасности на базе.

– Твоей вины в этом нет, – сказала штурман.

– Но все это сделала я.

Линне отодвинулась в сторонку и начертила на снегу жар-птицу Союза. Ревне хотелось столкнуть ее со склона горы. Ее тошнило от того, что Линне без конца орала, хамила, разглагольствовала в духе риторики Союза и ругалась, как его солдат.

Но когда Линне наконец заговорила, ее голос был ласковым и мягким.

– На меня не ляжет твое проклятье.

Каждый вдох давался Ревне с трудом. У нее слишком натянулась кожа, слишком чесались глаза, она не смогла ничего сказать и лишь покачала головой.

В голосе Линне появились сила и уверенность.

– Нет на тебе никакого проклятья. Сколько раз ты спасала мне жизнь, а? Меня буквально все в тебе бесит. Ты зануда, страдалица, вечно отравляешь другим жизнь и принижаешь свои способности. А когда один-единственный раз решаешь проявить мужество и храбрость, застреваешь на полпути в каких-то долбаных горах. Но ты не проклята и, если умрешь, это ничего не исправит.

Ревна чувствовала на себе взгляд Линне, но не могла поднять на нее глаза. Мир вокруг постепенно затуманивался. Линне накрыла ее руку ладонью.

– И неважно, подруги мы или нет. Ты поступила служить в полк ночных бомбардировщиков, чтобы защищать других, и не раз спасала меня. Я не могу просто так взять и уйти.

– Ради чего мне возвращаться?

Что Союз от нее потребует, то она и даст. Так или иначе, ей все равно не миновать смерти.

– Я не буду узницей Союза. И не тебе за меня решать. Только не здесь.

Она заставила себя посмотреть на Линне и встретилась с ней взглядом. Злости в глазах штурмана больше не было. Теперь там плескалась безнадежная мольба, показавшаяся пилоту невыносимой. Но взор она так и не отвела, и чем дольше смотрела, тем меньше в них становилось мольбы и тем больше отчаяния.

Наконец Линне отвела взгляд.

– Ты права, – сказала она и посмотрела вниз на свои дрожащие руки, – но это не должно стать для тебя концом.

Ревна покачала головой, однако Линне упорно гнула дальше.

– Я понимаю, все, что происходит по ту сторону гор, ты видишь иначе. Да, дома ты действительно предстанешь перед судом. Но предстанешь вместе со мной. А когда все закончится, мы выясним, что случилось с твоими близкими. Я не брошу тебя – ни потом, ни сейчас. Потому что верю в тебя.

Надежда Линне казалась такой искренней и нетипичной, что душа Ревны вдруг потянулась к ней. Может, они и в самом деле вместе смогут пройти через этот судебный процесс; может, и в самом деле попытаются отыскать ее семью.

Но она боялась того, что им в итоге предстояло найти.

– Ты сказала, чтобы никаких пленных.

– Ревна… – прошептала Линне.

В ее глазах мелькнула последняя надежда, и Ревна почувствовала, что та наконец поняла ее. Линне знала, что Ревна права, но не могла ее бросить, если она, конечно же, не замерзнет до смерти.

Или не умрет по другой причине.

– Дай мне пистолет.

Линне застыла на один долгий миг. Затем Ревна услышала щелчок застежки ее кобуры, и рука Линне мягко опустилась ей на колено, обвив пальцами оружие.

Пистолет эльдов в глазах Ревны то расплывался, то приобретал четкость. Такие стволы представляли собой странную вещь – смерть в небольшой упаковке. Первым человеком, которого ей удастся убить, станет она сама. Неизбежный конец, рок, которого не избежишь, как ни пытайся. Она представила вес оружия в своих руках. Но все равно за ним потянулась.

Ей хотелось умереть с отрадными мыслями в голове. О маме, папе и Лайфе, о том, как они вновь соединятся и обретут счастье. Чего в этой жизни уже никогда не будет, потому что из Колшека не возвращаются, а форпост Таммин стерт с лица земли.

В воздухе пахло снегом и металлом. Ревна растрескавшимися, трясущимися руками подняла пистолет. Дрожь. Ее руки дрожали. Она крутила пистолет, и мысли ее перескакивали с одного на другое. Вот Магдалена весело спорит с другими инженерами. Вот ее покрытые струпьями пальцы царапают спусковой крючок. Вот капуста, стрельбище и отвратительная еда в столовой. Вот ствол – длинный, тонкий и убийственный. Вот серебристый Узор под крыльями.

А вот Тамара – она ей поверила. И Церлин, тоже поверивший в нее. Все девушки, оказавшие ей доверие. И она сама, доверявшая им.

Даже Линне.

Нет, Ревна не была проклятьем. Проклятьем для нее был Союз. Она могла дать ему себя уничтожить, но могла и вернуться в Интелгард, потребовать, чтобы ее приняли, как солдата, и запросить список выживших в Таммине. Война длилась вечно, но этой войной была и она сама. Она и любой другой, кто мог совершить что-то, выходящее за рамки планов Союза. Можно было сдаться, но можно было пойти дальше с высоко поднятой головой. Можно было переложить проблему Эльды на плечи других, но можно было наслать на врага проклятье Союза, чего раньше никто не делал.

И если эта война от нее отказалась, то не пошла бы она на хрен.

Она положила пистолет обратно на ногу Линне. Та схватила его и с шумом выдохнула воздух. Ревну окатила волна облегчения, смешанная со страхом, что она передумает. Она и без Стрекозы торчала у своего штурмана в голове.

Ревна хлюпнула носом. Ее щеки оцепенели от замерзающих на ходу слез. Ее затрясло. Линне смущенно закашлялась, потянулась вперед и грязным рукавом вытерла щеки Ревны.

– Знаешь, а ты ведь храбрая, – сказала она, – нет, правда. Ты не просто человек на протезах, ты нечто куда большее.

На Ревну напала икота.

– Я знаю.

Она и в самом деле знала. Все так суетились вокруг истории с ее ногами, но ей самой, конечно же, было известно, что она, на хрен, представляет собой нечто неизмеримо большее. Она злилась на каждого, кто в этом сомневался, злилась на Линне, за то, что та сказала об этом с таким видом, словно на нее снизошло откровение.

А заодно и злилась на себя – за то, что об этом забыла, пусть даже на миг.

Линне вытащила из ранца ракетницу и засунула за ремень на поясе. Затем пнула его, столкнув вниз с вершины, на которой они стояли, повернулась к Ревне спиной и встала на колени. Та хотела было спросить у нее «ты уверена?», но вовремя спохватилась. Линне тем и отличалась, что никогда не испытывала сомнений.

Ревна обняла ее за шею, Линне обхватила ее ноги пониже коленей. А когда с трудом поднялась на ноги, проворчала:

– Что ж ты такая тяжелая?

Ревна прижалась к ней сильнее.

– Отец никогда не учил тебя не шутить по поводу веса девушки?

Линне было не смешно. Она решительно пошла вперед, уверенно переставляя ноги. Ревне оставалось лишь к ней прижиматься.