Троянская тайна - Андрей Воронин

– Вы ее уже допросили? – спросил Виктор.

Генерал метнул в Сиверова быстрый взгляд исподлобья, но опять ничего не сказал, сосредоточившись на своем шашлыке.

– Не получилось, – сказал Сиверов. – Пока. Ее нет в городе. Когда случился налет на магазин, мы с Федором Филипповичем посоветовали ей на всякий случай уехать, потеряться. Правда, Федор Филиппович?

– Умгу, – сказал Потапчук с набитым ртом и запил мясо коньяком – именно запил, как минеральной водой.

– А она, – продолжал Глеб, – не будь дура, воспользовалась этим советом, уехала и потерялась, да так основательно, что я ее насилу отыскал. Сегодня утром мне удалось поговорить с ней по телефону и объяснить, что, если она сама не вернется в Москву, мы вернем ее силой.

– И она вам поверила? – насмешливо спросил Виктор.

– А что ей оставалось? Она никак не могла ожидать, что мы ее найдем. Ей казалось, что спряталась она надежно, а тут бац – мой звонок! Думаю, всю дорогу до вокзала бедняга озиралась по сторонам, пытаясь определить, кто из прохожих приставлен за ней следить. Словом, она звонила мне уже с дороги, сказала, что едет. Ее поезд прибывает, – он посмотрел на часы, – в двадцать три пятнадцать. Посреди ночи я ее тревожить не стану, а завтра с утречка наведаюсь в гости, благо живет она недалеко от Лубянки. – Он назвал адрес, пригубил коньяк и закончил: – Так что Чебышев, можно сказать, у нас в кармане. Даже если они уже продали картину по частям, нам, я думаю, удастся вытянуть из этого комбинатора имена покупателей. А дальше все просто: пошлем информацию в Интерпол, те обратятся в полицию по месту жительства новых владельцев этих так называемых этюдов, и... Словом, не пройдет и полгода, как все фрагменты картины будут у нас.

– Мне нравится ваш оптимизм, – сказал Виктор. Сиверов, казалось, не заметил прозвучавшей в его голосе иронии.

– Мой оптимизм вынужденный, – сказал он. – Когда всю жизнь роешься в дерьме и общаешься с разными подонками, поневоле приходится быть оптимистом, чтобы не пустить себе пулю в лоб. – Он приветливо улыбнулся Виктору. – Это большое искусство, но вы, как политик и бизнесмен, несомненно, владеете им лучше меня. Вы со мной согласны, Федор Филиппович?

– Умгу, – ответил генерал Потапчук и жадно, словно измученный нестерпимой жаждой, осушил свой бокал.

Потрепанный "опель", чуть слышно бормоча хорошо отрегулированным движком, катился в плотном потоке уличного движения. Закат давно догорел, и центр Москвы сиял электрическими огнями. Мигали разноцветные рекламы, витрины магазинов сверкали, как наполненные драгоценностями хрустальные шкатулки, в сложном ритме вспыхивали и гасли яркие фасеточные глаза светофоров – красные, желтые, зеленые. Машины шли почти без интервалов, чуть ли не бампер к бамперу, и габаритные огни ехавшей впереди желтой таксопарковской "Волги" размытым красным ореолом отражались в запыленном ветровом стекле "опеля", который в вечернем освещении выглядел не синим, а неопределенно темным – может быть, зеленым или коричневым, а то и вовсе черным.

В салоне на всю катушку играла музыка, лишенная не только смысла, но и мелодии, зато очень ритмичная и громкая, относящаяся к той разновидности современной попсы, которую молодежь по неизвестным науке причинам именует "колбасой". Водителя "опеля" под эту музыку, естественно, колбасило – он прихлопывал в такт по рулю большими костистыми ладонями и совершал некие танцевальные движения плечами, шеей и коротко стриженной головой. В зубах у него дымилась сигарета, уличные огни блестками отражались в прищуренных глазах, цветными бликами пробегали по вдавленной переносице, пересеченной узкой полоской старого шрама.

Бура сидел в машине один. Игоря Чебышева на соседнем сиденье не было, и Бура знал, что этот фраерок там больше никогда не появится. Еще бы Буре этого не знать! Ведь Чебышев погиб, можно сказать, у него на глазах – утонул во время купания. Бура "старался" его спасти, да не успел. Ну не получилось, что тут поделаешь!

Именно так он и сказал по телефону, когда докладывал о происшествии: так, мол, и так, не уберег я Игорька. Выловить-то его выловили, но поздно – откачать уже не смогли. "Да, – ответил ему знакомый голос в телефонной трубке, – видно, от судьбы не уйдешь. Что ж, спасибо. Получишь премию... за то, что "пытался спасти товарища"".

"Вот интересно, – подумал Бура, слегка притормаживая, чтобы не поцеловать такси в корму, – какую премию я получил бы, если б в натуре спас этого говнюка? Ну, типа, если бы он действительно начал тонуть – сам начал, без посторонней помощи, – а я б его вытащил? Да, уж это была бы всем премиям премия! На гроб и венки точно хватило бы!"

Бура вел машину, совершенно не задумываясь о том, что и как делает, и от этого у него порой возникало ощущение, что "опель" движется вперед сам по себе – сам притормаживает, сам разгоняется, сам переключает передачи, включает указатели поворотов и совершает маневры, неотступно следуя за катящимся впереди желтым такси. В эти моменты Бура переставал ощущать собственные руки и ноги, и тогда ему усилием воли приходилось возвращать контроль над телом, напоминая себе, что за рулем машины сидит не дух святой, а он, Николай Ремизов, по кличке Бура, лично. И если он, Ремизов Николай, зазевается, уйдя в мир сказок, предоставленный самому себе "опель" увезет его не дальше первого светофора, где с треском влепится прямо в зад вон тому трахнутому таксеру.

Впрочем, Бура был не из тех, кто способен надолго уйти в иллюзорный мир – для этого у него было слишком скудное воображение. Он давным-давно привык получать приказы и выполнять их – как правило, безукоризненно и даже блестяще, если четкими оказывались полученные им инструкции.

Сейчас у него была очень простая инструкция – выследить девчонку и заткнуть ей пасть. Время близилось к полуночи, девчонка ехала с вокзала – судя по избранному таксистом направлению, прямиком домой, а не к какому-нибудь хахалю, – и Бура не видел никаких препятствий к достижению намеченной цели. Тормозные огни идущих впереди машин и фары тех, кто ехал навстречу, просвечивали салон желтой "Волги" навылет, и Буре был отлично виден силуэт слегка растрепанной после поездки девичьей головы, торчавшей над спинкой заднего сиденья. Такси ехало ровно, не отклоняясь от маршрута, без ненужных поворотов и перестроений, и девчонка сидела спокойно – не дергалась, не вертела головой, не приставала к таксисту с просьбами ехать побыстрее, – и все это, вместе взятое, означало, что едущий за такси синий "опель" до сих пор никем не замечен. Да и что можно заметить ночью, в плотном потоке машин? В такое время и в таком месте, поглядев в зеркало заднего вида, непременно увидишь у себя за спиной чьи-нибудь фары – как правило, только фары и ничего больше. Поэтому Бура ехал за такси впритирку, чуть не упираясь своим передним бампером в его задний, и ни о чем не волновался.

Похлопывая ладонями по рулю в такт музыке, от которой, казалось, ритмично содрогалась вся машина, и следя за тем, чтобы между "опелем" и такси не вклинился какой-нибудь слишком шустрый умник, Бура занимался нехитрыми арифметическими подсчетами. Он немного путался в нулях, которых было слишком много, чтобы такой человек, как Николай Ремизов, мог без усилий держать их в уме, однако производимые им расчеты сами по себе были довольно несложными. Он присутствовал при изучении привезенных Гальцевым договорных обязательств и хорошо запомнил общую сумму сделки. Процент, причитающийся ему от этой суммы, был известен Буре заранее – еще тогда, когда все эти лохи с высшим художественным образованием были живы, здоровы и даже не догадывались, что доживают свои последние деньки на этом свете. Теперь, когда стала известна сумма сделки, подсчитать, сколько он получит на руки, ничего не стоило, и Бура занимался арифметикой всю дорогу от вокзала только потому, что никак не мог поверить в такую небывалую удачу. Огрести такие бабки, и за что?! За какую-то картину, которой он, Бура, сроду в глаза не видел и на которую ему было в высшей степени начхать. Он был человеком практичным, удовольствия любил простые – водку, баб, легкую музыку, хорошую жратву, быстрые тачки и так далее, в том же духе, – и ему было решительно непонятно, как можно отваливать такие бабки за кусок испачканного масляной краской холста. Конечно, иметь дома на стене хорошую картину, где нарисованы березки над водой, или закат на море, или голая баба в интересной позе, – это, наверное, неплохо. Но зачем платить за это миллионы, и не в рублях, а в евро?! Ступай себе на вернисаж – хоть на Измайловский, хоть к Крымскому мосту, хоть на любой другой – и бери, чего душа попросит, за сущие копейки. А если сильно крутой, пойди в галерею и купи то же самое, но дороже. Насчет галереи – это, по крайней мере, понятно. То есть ясно, за что переплачиваешь. Ведь там, в галерее, нет толп приценивающихся лохов, и за твои деньги тебе там задницу оближут по всем правилам искусства – с кофе, приятной музыкой и умными базарами, если у тебя есть такая потребность. Но отваливать сумасшедшие бабки даже не за картину, а за КУСОК картины?! Нет, этого Бура понять не мог, хоть убей.