Простая душа - Вадим Бабенко

«Но не все же…» – начал было Николай, но Марк Львович тут же его перебил. «Да-да-да, – заторопился он. – Я знаю, знаю. Не подумайте, что я на кого-то зол. Просто я не люблю, когда грабят безвинных, и потому мне не стыдно за сегодняшние доллары – ну ни чуть! Пусть это будет мой поступок, хоть он почти никому не виден, а говоря о робких душах – ведь ваш город их грабит тоже. Но куда он умудряется все это деть? Где прячет – так, что никому не видно? Я не знаю, ибо я там не живу, но я чувствую, ведь чувствовать не запретишь. Он мог бы многое отдавать в ответ, но в этой стране никогда не было таких правил. Потому ее раз за разом накрывает тьма… Ох, как пахнет, – сказал он вдруг мечтательно, глядя на жаровню у шашлычной, от которой несло горелым жиром. – Жаль, что мне нельзя. Вы как, не хотите пива? Я, пожалуй, сегодня позволю себе бутылочку. Или, пожалуй, нет… Нет-нет, не буду».

Печорский сделал отрицающий жест и вопросительно глянул на Николая, но тому было не до пива, он вдруг разволновался и наморщил лоб. Что-то вновь всколыхнуло мутные образы подсознания – чужие слова нашли там отклик. «Тьма, – повторил он задумчиво. – Это, знаете, очень верно. Я, конечно, чужд таких символов, они примитивны и затасканы до тошноты. Добро и зло – это для недоумков, но тьма… Она ведь запросто накроет, вы правы. И все очень даже встает на свои места».

«Не понимаю, о чем Вы, – вздохнул Печорский, – но Вам видней. Я вообще-то никак не гожусь в пророки».

«Я тоже, – пробормотал Николай, все еще напряженно размышляя о чем-то. – К тому же, долго объяснять, тут целая философия: высшие силы, метаболизм Вселенной… Но, кажется, у меня появилась версия. И Пугачев совершенно к месту – это предупреждение, я должен его увидеть. Пугачев и тьма – трудно не разглядеть общую цепь. Конечно, Сиволдайск – не самое вопиющее место, но нужно же с чего-то начинать».

«Бросьте, – махнул рукой Печорский. – Если вы о восстании, то Пугачева теперь не сыщется – ведь сейчас нет царей, даже и самозваных. Есть денежные тузы, но они не ведут за собой дикие орды. Да и орд почти не осталось – в этих нищих, выхолощенных степях. В других есть, да. И на эти пространства желающие найдутся. По мне, уж лучше б наш какой-нибудь Пугачев – потому что обидно, знаете ли. Но я быть может не доживу».

Они уже дошли до Речного вокзала, где швартовался большой пароход. «Князь Долгорукий» – было выведено на борту, Марк Львович глянул на него и одобрительно кивнул. «Князь, – сказал он с чувством, – вот это приятно. А то, бывает, назовут абы как… Ну ладно, мне пора. Счастливого вам возвращения и не обессудьте». Он снова стал несколько суетлив, ему было не по себе. Николай вежливо попрощался, и Печорский засеменил к остановке автобуса, смешно шаркая на ходу своими огромными башмаками.

Занятнейший персонаж, – подумал Крамской, глядя ему вслед, потом посмотрел на часы и, не спеша, побрел к гостинице. Народу на улицах все прибавлялось. И впрямь, будто праздник, – отметил он с усмешкой, – прав был старичок. А ведь сегодня только вторник…

Разговор с Печорским, призрак бунтовщика Пугачева и грядущая тьма как-то сразу вылетели из головы. Николай шел, с удовольствием вдыхая речной воздух и выхватывая взглядом симпатичные лица. На душе у него стало весело, он даже засвистел, как школьник, пружинисто взбегая по ступенькам к парадной двери отеля, из которой с шумом вывалила компания местных дельцов в дорогих костюмах, сидящих косо и криво на их могучих плечах.

В это же самое время, вдали от набережной и беззаботной толпы, Елизавета Бестужева стояла перед зеркалом и сосредоточенно разглядывала свое лицо. Она собиралась туда же, куда и Крамской, пребывая при этом далеко не в таком хорошем состоянии духа. Виной тому был разговор с Тимофеем, который позвонил-таки пару часов назад – для того лишь, чтобы подтвердить худшие ее опасения.

Звонок застал Елизавету на кухне, где она, атакованная приступом голода, с жадностью поедала бутерброды – с ветчиной, сыром и клубничным вареньем – запивая их кофе с молоком. Телефон зазвонил, когда она намазывала маслом очередной кусок французского багета. Елизавета вздрогнула, выронила из рук нож и занервничала, совершенно вдруг потеряв аппетит.

«Знаешь, Лизка, все не здорово, – начал Тимофей замогильным голосом, и ей тут же стало ясно, что свадьбы у них не будет. – Мне исчезнуть придется, ты уж не обессудь».

Он говорил нехотя, будто весь разговор заранее его раздражал, и Елизавета почувствовала внезапную обиду. «Как исчезнуть, а я?» – спросила она чуть более жалобно, чем хотела, и Царьков сразу сделался недоволен и почти груб.

«Видишь ли, – сказал он жестко, – мне сейчас не до тебя. Проблем нарисовалось – выше головы. Дай мне время – хотя бы главные расхлебать».

Лиза поняла, что он не шутит и не юлит – у него и впрямь случилось что-то серьезное. Как вести себя, она не знала, но обидно ей было до слез – от нее отказывались, словно от ненужной вещи. Ей страшно не хотелось почему-то, чтобы он бросал ее именно сейчас; она попыталась взять себя в руки и сказала, как могла спокойно: – «Подожди, давай может вместе расхлебывать?»

Царьков занервничал, торопясь и глотая слова. «Ну что ты говоришь – ‘вместе’? – передразнил он ее. – Ты ж вообще не в курсе, даже объяснять бесполезно. – Потом покряхтел и сказал с неподдельной горечью: – Мой главный – ну тот, папаша, я тебе рассказывал уже – дуба дал вчера, пока нас прятали по островам. По-глупому, на ровном месте, в автомобильной аварии с каким-то лохом, а я без него голый – понимаешь, голый! Теперь все накинулись, сплошной беспредел, а милиция – так та вообще… Хотят следствие на меня повесить, чтобы я денег дал – откупиться. В джип наркоту подбросили для комплекта – что ты хочешь ‘вместе’? В КПЗ со мной вместе или куда?»

«Подожди, как это ‘подбросили’? Какое следствие, о чем ты говоришь?» – Елизавета не могла понять, что происходит. Услышанное казалось ей бредом или дурным сном, еще менее реальным, чем вчерашнее похищение. – «У тебя ж там друг, майор этот, что нас встречал на берегу – он-то хоть может разобраться?» – воскликнула она с жаром.

«Да, друг… – буркнул Царьков. – Он-то бабки и тянет, друг. Таких друзей, знаешь, за кое-что – и в музей. Подружишь тут с ними, с шакалами».

Возникла пауза, было слышно, как Тимофей хрипло дышит в трубку. «А теперь ты где?» – спросила Лиза, чтобы как-то продолжить разговор.

«В надежном месте, – вздохнул он и как-то беспомощно хохотнул: – На даче, под арестом – раньше это так называлось. Они отстанут, Аленыч пообещал – майор этот твой, который ‘друг’. Но, типа, заплатить нужно и с недельку где-то переждать. Вот я и ищу – где ждать, чем платить. А потом уж даже и не знаю».

«Ну, недельку-то я потерплю, – сказала Бестужева негромко. – Если дело в недельке, а не в чем другом. – Потом запнулась и спросила дрогнувшим голосом: – Ты со мной вообще хочешь или нет?»

В трубке послышался тяжелый вздох. «Поня-атно, – протянула она. – Ну да, тебе ж теперь свадьба-то и не нужна. А я-то дура… Ну, что ты молчишь?»

Царьков по-прежнему не произносил ни слова. Потом вновь покряхтел и сказал: – «Ты это, если уедешь, соседке напротив ключи отдай. Ее Соня зовут, Софья Павловна. Нет, конечно, если хочешь, живи, но вдруг у тебя дела или что».