Ведьма и инквизитор - Нерея Риеско

Саласар ничего не сказал, хранил молчание весь остаток дня, оставаясь таким же серьезным и рассудительным, каким он был всегда, не позволил себе никаких комментариев во время ужина, хотя все только и говорили, что об этом событии. Что она была хорошей матерью, хорошей женой, что была справедливой, красивой, нежной. Но он не проронил ни слова.

Поспешно удалился к себе и, уже наедине с самим собой, начал расшвыривать книги на столе, чернильницы, перья, стул, пока не опомнился, сел на кровать, обхватив голову руками, и зарыдал, как ребенок. Он вдруг поймал себя на том, что во весь голос клянет все на свете, в чем только не обвиняя Господа Бога! Как Он мог допустить, чтобы случилось такое ужасное несчастье!

Долго еще обвинял Его Саласар во всех своих невзгодах и невзгодах всего остального человечества, пока не осознал, что нельзя быть таким непоследовательным. Он уже давно не благодарил Бога за то хорошее, что с ним происходило, потому что давно перестал верить в неисповедимые Его пути, а значит, не мог возлагать на Него ответственность за все плохое на этом свете.

Его стенания были слышны в коридоре. Помощники переглядывались, напуганные даже больше, чем во время грозы. Они решили войти в опочивальню инквизитора: не дай бог, окажется, что ведьмы все-таки существуют, как бы он ни старался это опровергнуть, и теперь они его избивают или хуже того — в него вселились. Но когда они постучали в дверь и попытались открыть засов, Саласар окончательно вышел из себя.

— Невежды! — вскричал он. — Что вы знаете о жизни?! Даже не вздумайте заходить в комнату, а то я вышибу из вас дух, если понадобится.

Он просидел всю ночь на кровати, проклиная свою короткую и нелепую жизнь, которой он не мог найти объяснения. Спрашивая себя, где находится человек до того, как родиться, и куда он исчезает, когда умирает. Спрашивая, почему, почему, почему… Сначала пытаясь найти ответ в себе самом, пока не осознал, что у него его нет и что именно поэтому он очутился там, где сейчас находится. И тогда он решил, что спросит об этом у нее. Если она была права, если все именно так и есть, как она думала, теперь, наверное, ей известны все ответы, и он попросит ее помочь ему их узнать.

С видом печальным и нежным он шепотом высказал все, о чем никогда не отваживался написать ей в письме и уж тем более высказать при личной встрече. Что она была для него светочем в этом трудном деле жизни. Что, воскрешая образ ее в своей памяти, он обретал силы, чтобы выслушивать ту околесицу, которую несли его узники во время допросов. Что он делал это в надежде на то, что когда-нибудь ему попадется настоящее доказательство существования Всевышнего, такое, за которое он мог бы уцепиться, которое позволило бы ему поверить в то, во что верила она, и таким образом быть достойным хотя бы находиться рядом с нею, поскольку о большем Саласар и не мечтал.

Запечатлевая в памяти ее облик, он мог довольствоваться лишь беглыми взглядами, которые лишь изредка осмеливался бросить на нее. Они не позволяли ему уловить цвет ее глаз или оценить гладкость кожи. Именно поэтому он так внимательно рассматривал портреты Маргариты, висевшие на стенах дворца. Чтобы составить себе ясное представление о ее личности, он собирал отзывы людей, которые говорили о королеве в его присутствии, добавляя к этому короткие признания, которые время от времени она ему делала. И вдруг понял, что совершенно ее не знал, что он придумал ее себе и что этот образ был настолько совершенен, что оказался вызывающе недоступным. Она оказалась на недосягаемой высоте. Только однажды он ее сурово отчитал, когда та сказала, что считает жизнь путешествием к смерти, а смерть — счастливым переходом в лучший мир.

— Да это ведь не что иное, как похвала самоубийству! — вскричал он. — Размышления на столь мрачную тему уже сами по себе должны считаться грехом.

И вот теперь он снова на нее рассердился и в сердцах бросил ей, что она своего добилась и сейчас совершает тот самый переход, который окончательно разделил их обоих, и, возможно, навсегда. Он не заметил, сколько времени в нем раскачивался этот невидимый маятник: раздражение сменялось грустью, чтобы вновь перейти в раздражение. В итоге он совсем выбился из сил, уснул, едва опустив голову на подушку.

Проснувшись утром, он не обнаружил у себя ни малейшего признака волнения. Взял себя в руки, продолжил свое расследование, делал записи, любые показания подвергал сомнению. Все, как обычно, однако кое-что изменилось, так как он уже не искал дьявола. У него не осталось ни малейшего сомнения в том, что дьявола не существует, а стало быть, и Его тоже.

После напряженного рабочего дня Саласар сел у окна понаблюдать за наступлением вечера. Он видел, как солнце продолжает свою титаническую ежедневную борьбу: пытается ухватиться за тучи, царапает, упорствуя, небо, чтобы не скатиться в воду. Напрасный труд: повелитель неба был сброшен с трона, погрузился в море и погас, и тогда все потонуло во мраке.

Видеть, как слабеет дневное светило, в общем, не так уж и грустно, потому что есть уверенность в том, что на следующий день оно вновь торжественно появится на небосклоне, в этом ведь и заключается постоянное обновление. Разве не то же самое происходит с человеком? Вот-вот наступит зима, потом она кончится, и придет весна, а с нею и птицы со своим щебетанием, и буйная растительность, и море цветов. Но потом все это опять подойдет к своему концу, зима вернется вновь, и установится холодная и бессмысленная погода. Все абсурдно, все законы природы так же нелепы, как их поиски, которые ведут не к обретению счастья, а скорее, наоборот. Все, что его окружает, и все остальное есть печальное недоразумение. Он больше никогда ее не увидит, никогда, никогда. Сколько времени осталось до этого никогда?

В суете последних месяцев Май почти забыла, что существуют люди, которые способны вмешиваться в естественный ход мироздания и нарушать его законы. В пределах четырех измерений они обычно чувствуют себя как рыба в воде. Эдерра придерживалась мысли, что все без исключения человеческие существа обладают по крайне мере минимальными сверхъестественными способностями. Однако в большинстве случаев тяготы жизни и различные бытовые трудности в сочетании с неверием в собственные силы заставляют их забыть, что можно узнать будущее по линиям руки или по радужной оболочке глаза или толкуя сны. Можно также поддерживать на расстоянии связь с людьми и существами, которые даже не знакомы друг с другом, а то и лечить тяжелейшие болезни наложением рук или с умом используя травы и заговоры, как это делали они с Эдеррой.

— Врачи отказываются это признать, потому что у них усохли мозги от занятия наукой, и они совсем забыли о развитии врожденных способностей. Как тот врач, ты помнишь его? — спрашивала она Май и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Ты не помнишь, потому что была маленькой. Он как раз вернулся из университета — очень серьезный, весь в черном, с двумя круглыми стеклышками на переносице, и как это они у него не перекосились, ума не приложу! Он сказал, что это столичная мода и что они нужны, чтобы глаза лучше видели. — Она рассмеялась и пояснила: — Но я-то думаю, что он пользовался ими, только чтобы пустить пыль в глаза. Горожане его встретили как героя, кидали ему цветы из окон, заставили подняться на балкон мэрии, чтобы он произнес речь, и выделили ему кабинет, где он мог вести прием больных. Он просидел в гордом одиночестве за своим письменным столом две недели, и никто к нему так и не заглянул. Он решил сначала, что его городок — самое здоровое место на земле, но вскоре понял, что женщины больше доверяли нам, когда подходило время рожать, потому что, в конце-то концов, кто лучше женщины знает, откуда положено появиться ребенку. От огорчения на беднягу напала икота. Ты должна это помнить, солнышко. — Май между тем весело на нее смотрела. — Не смейся, глупая, он не переставал икать и на улице, ни ночью, ни днем. Не помнишь? Ему даже пришлось снять стекла для глаз, потому что из-за икоты они у него не держались на носу. Я дала ему порезанный кружками лимон с наказом, чтобы он их жевал как можно медленнее, пока кислота не попадет в желудок. И заставила семь раз без передыха повторить свое имя, пристально посмотрела ему в глаза и спросила, какого цвета четырехлистный клевер, да все без толку. Поскольку не было никакой возможности избавить его от икоты, а это продолжалось уже больше недели, врач решил, что мы его сглазили, и нас выгнали из деревни, правда, неужели не помнишь? — Май отрицательно качала головой, а Эдерра приставляла к губам указательный палец и говорила очень тихо, с таинственным выражением лица: — Говорят, теперь он принимает пациентов, подпрыгивая на стуле. Знаешь, если прислушаться, до сих пор можно услышать, как он все еще икает, бедный.