Скверна - Сергей Малицкий

– И что же с ним случилось? – улыбнулся Пурус.

– Он очень зол на Слагсмала и его девку-колдунью, – прошипела, наклонившись, Пустула. – То ли из-за того, что его обделили в чем-то, то ли из-за того, что он заперт так далеко, можно сказать, в логове врага! Почему нет? Но он много говорит об этом. А у меня там каждая вторая служка на содержании. Надо же помогать сыну? Как можно оставить его без присмотра в замке, в котором бродят здоровяки свеи? Кура, жена славного Кастора Арундо, конечно, достойная управительница, но что ей до моего сына? Она за своей дочерью уследить не может. Ну, я и нашла девчонку из беженок, которая разумеет по-свейски. Плачу ей щедро, – Пустула поджала губы, – очень щедро. И за короткий язык, и за длинные уши, и за понимание, и за хорошую память, и за снисходительность к вонючим северянам, если они захотят употребить ее как женщину. Так они употребляют ее почти без перерыва! А я плати и плати…

– И что же она узнала? – подал голос Флавус.

– Стор Стормур говорит, что если не убить Слагсмала и его девку, то свеи будут истреблены. Говорит, что Слагсмала и его девку привезли даку из Северной Лаэты лет десять назад. И что чужой магией разило от обоих с первого дня. И что никогда свеи не убивали просто ради того, чтобы убить. И что только мороком объясняется, что великий Джофал, двоюродный брат Стора Стормура, как собака с высунутым языком, бегает за Слагсмалом и его девкой. И главное, – Пустула снова наклонилась и почти прошипела по-змеиному: – Стор Стормур говорит, что среди свейских шаманов когда-то ходило поверье, что однажды придет воевода с востока и с помощью малого, но большого отведет свеев на юг, где им суждено будет забыть о посмертных пирах в чертогах их бога, а готовиться к бою в рядах войска мертвых за проклятого хозяина.

– Малого, но большого? – переспросил Пурус. – Или малой, но большой?

– Откуда мне знать? – поджала губы Пустула. – Но этот Стор Стормур такой здоровяк… Он ведь может убить кого угодно!

– Подожди, – посмотрел на Флавуса Пурус. – А почему ты знаешь, что все это он не говорил для того, чтобы твоя служанка это услышала?

– Последнее, а также то, что свеев надо спасать, я услышала сама, – прошептала Пустула.

– Отлично! – удивился Пурус. – Выходит, свеи иногда говорят и по-атерски?

– Говорят, – кивнула Пустула. – Только при мне они говорили по-свейски. Я владею свейским.

– Ты? – вытаращил глаза Пурус. – Зачем он тебе? Когда ты стала его учить?

– Когда Ардуус стал приглашать для охраны Светлой Пустоши свеев, – ответила Пустула. – Тогда я решила, что добром это не закончится, и стала учить свейский язык.

Пурус бросил удивленный взгляд на Флавуса. Тот весело смеялся.

Двоих сыновей Касасама звали Рест и Рестел. Рест считался старшим, хотя разница в возрасте между братьями была минут в тридцать или того меньше. Но осознание собственного старшинства наполняло его степенностью и рассудительностью. В противовес ему Рестел не был быстр и безрассуден, скорее он казался обиженным и настороженным, что, впрочем, проходило, когда рядом оказывался отец. На него оба брата смотрели с обожанием. И Кама, которая с самого утра была словно сама не своя, едва сдержала слезы, когда на мгновение, на долю мгновения представила на месте спокойного и неторопливого Касасама – собственного отца. Конечно, вряд ли бы он встал на час раньше дочери только для того, чтобы собрать ее в дорогу, об этом всегда было кому потревожиться, но, пожалуй, при случае точно так же тщательно подбирал бы ей мягкий, со множеством стальных бляшек доспех, облицованный снаружи, под обычный котто, сукном, проверял бы иную одежду и обувь, которую ей следовало надеть и взять про запас, оружие, припасы в дорогу и все то, на что обращаешь внимание только тогда, когда взять негде, но обойтись без этого нельзя. Конечно, следовало добавить, что по окончании сборов и Каме, и Эсоксе было предложено улечься на дно одной из трех приготовленных в дорогу телег, где их тут же накрыли ящиками и закидали мешками, но вслед за этим мерины, запряженные в телеги попарно, зафыркали, оглобли, разворачивая телеги, заскрипели, колеса загремели по камням, ворота за их спиной захлопнулись, и нелегкий, как пообещал Касасам, путь – начался.

Нелегкость поначалу обнаружилась только одна, утренний свет едва пробивался через мешочную ткань, и в телеге ощутимо пахло пылью. Эсокса тут же умудрилась уснуть или сделала вид, что спит, а Кама вспомнила, как ее вывозила из Кагала Глеба. Странным образом воспоминания о недавней спутнице смешались с воспоминаниями о семье, затем накатил приступ рвоты, показалось, что не ящики и мешки закрыли от Камы утреннее небо, а вновь гнилая плоть надвигается на ее лицо и руки. Со рвотой Кама справилась, но слезы становились все ближе. И как раз тогда, когда рыдания были готовы скрутить ее, Эсокса нащупала руку Камы и крепко сжала. И именно теперь, когда они лежали рядом под ящиками, приспособленными для перевозки железа, руды, угля или еще чего-то, так нужного кузнецу, одна из принцесс вдруг спросила другую о том, о чем та не только не ожидала услышать, но даже и вовсе не думала:

– Ты ведь еще не была с мужчиной?

– Нет, – отчего-то испугалась Кама.

– Тогда имей в виду, – спокойно, слишком спокойно произнесла клыкастая подружка. – Не потому, что мне этого хочется, нет. Но если наш путь будет близок к концу, к окончательной развязке, я могу это с тобой сделать.

– Не стоит, – поспешила ответить Кама и вдруг вместо слез фыркнула и с трудом подавила пробивший ее хохот.

– Тихо там, – прошипел сверху Касасам.

– Ну и хорошо, – с облегчением ответила Эсокса, прыснула в ответ, а еще раз сжала ее руку и отпустила, и как будто беззвучно, но все-таки заплакала. И Кама, глотая все-таки выкатившиеся из глаз слезы, подумала, что все происходящее могло произойти с кем угодно, но сведение в одном не слишком уютном месте сразу двух принцесс, одной из которых пришлось потерять все, кроме девичьей чести, а другой не осталось и этого, иначе как насмешкой злых богов не объяснишь. Но бывают ли вообще злые боги? Тот же Окулус объяснял, что богам неведомо зло. И что даже Лучезарный, не важно, богом ли он был или великим демоном, разберись еще в них, не был зол так, как может быть зол человек, потому что тот же пустынный калб, который пожирает добычу, не злится на нее. Он просто ест. И Лучезарный, когда вывел свои войска на равнину перед Бараггалом, не желал смерти тем, кто готовился сражаться за него и против него. Он просто хотел есть.

– Нет, – одними губами прошептала Кама. – Не так. Потому что если Лучезарный не злой, тогда и Энки не добрый. И если Лучезарный хотел есть, то чего хотел Энки, когда, встав против своего врага, обхватил себя за плечи и занялся пламенем? Или он всего лишь хотел согреться? А ведь все наставники, все мудрецы, пусть даже их было не слишком много, с которыми приходилось говорить Каме, все повторяли, что и Энки, и те угодники, что были с ним рядом, все они горели настоящим пламенем. И муки испытывали подлинные. Не потому ли именно сжигание на костре было запрещено даже тогда, когда Святая Инквизиция властвовала в Анкиде и убивала всех, заподозренных в ереси, всеми возможными способами? Нет, Энки был добрым. А если Энки был добрым, то Лучезарный неминуемо был злым.