Неугомонная - Уильям Бойд

Теперь едва заметная улыбка на лице моей матери отметила, что весы качнулись наконец в ее сторону.

— Тогда почему ты этого не делаешь, Лукас? — спросила она насмешливо, но весомо. — Арестуй же меня. Давай. Но ты ведь этого не сделаешь, не правда ли?

Ромер посмотрел на нее. Его лицо ничего не выражало, этот человек прекрасно владел собой. И все равно, я предвкушала триумф мамы над ним — мне хотелось кричать, вопить от восторга.

— Что касается британского правительства, для него ты остаешься предательницей, — произнес Ромер ровным голосом, безо всякого следа угрозы.

— О да, да, конечно, — сказала мать с непередаваемой иронией. — Мы все предатели: и я, и Моррис, и Ангус, и Сильвия. Маленькое гнездо предателей Великобритании в «СБД Лимитед». Лишь один из всех остался правдив и чист: Лукас Ромер. — Она посмотрела на него с презрением, в ее взгляде не было и следа жалости. — Наконец-то и у тебя плохи дела, Лукас. Признай это.

— Дела стали плохи после Перл-Харбора, — отозвался он со сдержанной ироничной улыбкой, словно наконец понял, что оказался бессилен, что полностью перестал владеть ситуацией. — Из-за японцев и Перл-Харбора все пошло кувырком.

— Тебе следовало оставить меня в покое, — сказала мать. — Тебе не нужно было меня преследовать — тогда и я бы не стала тебя беспокоить.

Лорд Мэнсфилд смотрел на нее, сбитый с толку. Это была первая отразившаяся на его лице подлинная эмоция, которую я заметила.

— О чем вообще ты говоришь?

Но мама уже не слушала. Она открыла свою сумочку и вынула оттуда обрез. Совсем небольшой, не длиннее двадцати пяти сантиметров, он выглядел как древний пистолет, какие были у разбойников с большой дороги. Она направила его в лицо Ромеру.

— Сэлли! — воскликнула я. — Прошу тебя…

— Я знаю, ты никаких глупостей не совершишь, — сказал Ромер, довольно спокойно. — Ты ведь очень умная, Ева. Убери оружие, так будет лучше.

Мать сделала шаг в его сторону и выпрямила руку, два тупых коротких ствола смотрели Ромеру прямо в лицо в полуметре от него. Теперь я заметила, что он слегка дрогнул.

— Мне просто хотелось узнать, что я почувствую, когда твоя жизнь окажется в моей власти, — пояснила мать. Она полностью владела собой. — Я бы с радостью убила тебя сейчас, с легкостью. Мне просто хотелось узнать, что я почувствую при этом. Ты и представить себе не можешь, насколько мысль о подобной перспективе поддерживала меня годы и годы. Я так долго ждала этого.

Она убрала обрез в сумочку, которую громко застегнула. Щелчок заставил Ромера чуть подпрыгнуть.

Он протянул руку к звонку на стене, нажал его, и неуклюжий нервный Петр материализовался в комнате, как мне показалось, уже через секунду.

— Эти люди уходят, — сказал Ромер.

Мы пошли к двери.

— Прощай, Лукас, — бросила мать на ходу, не оглядываясь. — Запомни этот вечер. Ты никогда больше меня не увидишь.

Когда мы обе выходили из комнаты, я, естественно, оглянулась. Ромер слегка повернулся и засунул руки в карманы пиджака, с силой оттянув их. Это было заметно по образовавшимся складкам и по изменившейся форме лацканов. Он наклонил голову и снова посмотрел на ковер на полу перед камином, как будто там была подсказка, что следовало теперь делать.

Мы сели в машину, я выглянула, чтобы бросить последний взгляд на три высоких окна. Становилось темно, окна отливали оранжево-желтым цветом, шторы еще не были задернуты.

— Сэл, я чуть не обалдела, когда увидела ружье.

— Оно не заряжено.

— Да ну!

— Слушай, Руфь, давай помолчим.

Итак, мы выехали из Лондона, добравшись через Шефердс-Буш до шоссе А40, которое ведет прямо в Оксфорд. Мы сидели всю дорогу молча, пока не доехали до Стокчерча, где увидели громадный проход, прорытый сквозь Чилтернские холмы для нового шоссе. Ленивый летний вечер опускался на нас — огни Люкнора, Сайденхэма и Грейт-Хэсли стали загораться по мере наступления темноты, а агатовый диск солнца, садившегося где-то за далями Глостершира, все еще излучал последнее тепло.

Я еще раз прокрутила в голове все события, случившиеся этим летом, и вдруг поняла, что, фактически, все началось много лет назад. Моя мать сумела так умно манипулировать мною и использовать меня последние несколько недель, и я начала думать, не было ли все, что связано с нею, моей судьбой. Мама прожила всю свою жизнь с мыслью об этой последней встрече с Лукасом Ромером. И когда у нее родился ребенок — возможно, она надеялась, что будет сын? — она, должно быть, подумала: теперь у меня появился надежный союзник, наконец-то у меня есть хоть кто-то, способный помочь мне; придет день, и я посчитаюсь с Ромером.

Я начала понимать, что мое возвращение в Оксфорд из Германии явилось своего рода катализатором: когда я опять вернулась в ее жизнь, мама смогла начать медленно плести свою сеть. Работа над воспоминаниями, ощущение опасности, паранойя, кресло-коляска, первоначальные «невинные» просьбы — и все это для того, чтобы вовлечь меня в процесс поиска, чтобы помочь ей выследить и выгнать из норы добычу. Но я также поняла: было еще что-то, что толкнуло ее на эти действия именно сейчас, хотя и прошло так много лет. Какое-то чувство осознанной опасности заставило маму решиться. Возможно, у нее и правда начиналась паранойя — воображаемые соглядатаи в лесу, незнакомые автомобили, проезжавшие по деревне по ночам, — а возможно, просто сказалась многолетняя усталость. Может быть, мать устала от вечного опасения, что за ней следят, устала все время быть начеку, устала от вечного ожидания внезапного стука в дверь. Я помнила, как она предупреждала меня, когда я была еще ребенком: «Однажды кто-то придет и заберет меня». И я поняла, что мама на самом деле жила с подобным чувством с того самого времени, когда сбежала из Нью-Йорка в Канаду в конце 1941 года. Очень-очень много времени прошло с тех пор — слишком много. Она устала осматриваться и ждать, и ей захотелось покончить со всем этим. Именно поэтому талантливая и умная Ева Делекторская разыграла этот небольшой спектакль, который вовлек ее дочь — так необходимую ей союзницу — в заговор против Лукаса Ромера. Я не обижаюсь, просто пытаюсь представить себе, чем она заплатила за все это в течение долгих десятилетий. Я смотрела на маму, на ее четкий профиль, пока мы ехали домой той ночью. «О чем ты думаешь, Ева Делекторская? Кем ты сейчас себя чувствуешь? Наступит ли когда-нибудь спокойная жизнь и для тебя, обретешь ли ты когда-нибудь настоящий покой? Сможешь ли наконец оставить все свои волнения?» И тут до меня вдруг дошло, что она использовала меня почти так же, как некогда Ромер пытался использовать ее. Я поняла, что все нынешнее лето мать осторожно пыталась управлять мной, как шпионкой, как…

— Я совершила ошибку, — внезапно сказала она, заставив меня вздрогнуть.

— Что?

— Ромер знает, что ты — моя дочь. Он знает, как тебя зовут.

— И что такого? Видно же, он испугался, что теперь все раскроется. Он тебя и пальцем не тронет. Ты же сказала Ромеру — ты сказала ему, чтобы он снял трубку и позвонил.