Болваны - Александр Галкин

Она протянула Мише журнал.

- У меня руки мокрые... Прочти сама...

- Здесь самое главное - снимки... Взгляни... Статья о новом кафе в Ялте. Кафе называется "Алые паруса". А барменшу зовут... может, ты догадался?.. Ассоль... Вот она, твоя голубая мечта... Полюбуйся!

Мадам со злорадной ухмылкой бросила журнал с цветными фотографиями на кухонный стол и ушла в комнату.

Миша насухо вытер руки полотенцем, взял журнал. На одной фотографии он узнал непременную крымскую достопримечательность - дворец Ласточкино гнездо. С другой - во всю ширину кривого рта Мише улыбалась толстая дебелая баба в красном сарафане и белом переднике с вышитыми на нем красными парусами. Баба позировала за стойкой бара: делая коктейль, она смешивала вина и соки в высоком стеклянном бокале. Ее необъятные висячие груди под красным сарафаном вальяжно лежали на стойке между дюжиной бутылок. Подпись под фотографией гласила: "Ассоль Кацапенко делает фирменный коктейль "Мечта Артура Грея", любимый напиток завсегдатаев ялтинского кафе "Алые паруса"".

С неудовольствием рассмотрев фотографии, Миша пожалел, что слишком уж разоткровенничался с мадам. Ему почему-то вспомнилась молоденькая цыганка в электричке, которая года два назад с ножом к горлу пристала к нему с гаданьем по руке. Миша панически боялся как цыган, так и их гаданья: ему мерещилось, будто они обязательно нагадают ему день смерти, и он, крепко-накрепко запомнив предсказание, со страху умрет непременно в этот самый день. Тогда он так и не дал ей руки, зато дал сигарету. Они вместе покурили в тамбуре между "Яузой" и "Перловской", и цыганка, вперившись в Мишу гипнотическим взглядом карих глаз, хриплым голосом вынесла Мише вердикт: "Ты очень доверчивый! Тебе надо закрыться... Иначе злая брюнетка высосет из тебя всю мужскую силу. Закройся - и проживешь долго!" И Надежда, и Лиза Чайкина были брюнетками.

- Ну что? Полюбовался?

Мадам даже не пыталась скрыть насмешки. Миша с удовольствием съездил бы ей в ухо, но, увы! - воспитание не позволяло. Он молча и сосредоточенно закладывал помытые тарелки и кастрюльки в мойку. Миша, разумеется, догадывался о скрытой причине агрессии мадам: все дело в том, что сегодня утром он не пошел у нее на поводу и категорически отказался идти навстречу ее сексуальным домогательствам, сославшись на то, что завтра он под патронажем Лизы Чайкиной отправляется креститься в Малаховку. Мадам была оскорблена до глубины души. Она не могла понять, какая связь одного с другим.

Миша заталкивал тарелки в мойку и меланхолично размышлял на тему досадного расхождения мечты и действительности - этой извечной дилемме немецких романтиков. То, о чем он грезил, как о голубом цветке Генриха фон Офтердингена, на деле оказалось репейником обыкновенным.

Все произошло до смешного обыденно. Мадам договорилась со своими товарками по палате, чтобы те дружно пошли смотреть в холл 7-ую серию "Операции "Трест" и на час освободили палату от своего присутствия. Как только те ушли, мадам сразу же дала дать знать Мише. Он был заранее предупрежден и со страхом предвкушал момент превращения из гадкого утенка в полноценного лебедя, то есть почетный переход из класса подготовишек в выпускной класс матерых мужиков. Однажды он признался Птицыну, что втайне желает поиметь всех, сколько-нибудь небезобразных, женщин. Птицын не мог в это поверить: "Как, - переспрашивал он в изумлении, - тебе неважно, брюнеток или блондинок?" - "Неважно," - подтвердил Миша и стал доказывать Птицыну вполне очевидную для него мысль, что скрытая ненависть мужчин друг к другу замешана на ревности самцов, претендующих на одних и тех же самок из общего стада.

С утра Миша сбегал в цветочный магазин у метро, купил букет белых роз. В его представлении "это вот" (во время длинных прогулок по Москве они с Птицыным образовали этот эвфемизм, бесконечно обсуждая между собой эту животрепещущую тему) непременно ассоциировалось с белым цветом - цветом девического целомудрия, снежно-белой стыдливой фаты невесты, белого свадебного платья. Миша как-то забывал принимать в расчет изрядный, отнюдь не новобрачный возраст мадам, бывшей уже матерью двух детей и дважды разведенной. Он писал свою повесть с чистого листа и, следовательно, ее страницы просто не имели права быть замусоленными жирными пятнами прошлого.

Мадам была искренне тронута Мишиным букетом. Она заметно расчувствовалась. Впрочем, времени у них оставалось довольно мало - меньше часа, и мадам, приказав Мише запихнуть ножку стула за ручку двери, стала быстро его раздевать. Миша не чувствовал ничего особенного, даже стыда, однако он решил разыграть бешеную страсть, так как в его памяти засел, как гвоздь, эпизод, рассказанный Голицыным, о каком-то его приятеле-супермене, который вызвал по телефону свою любовницу и, едва та вошла в дверь, бросился на нее, точно дикий голодный зверь, опрокинул на пол тут же, в прихожей, и, сорвав с нее одежду, изнасиловал прямо при Джозефе, не вставая с пола.

Миша тоже не дал времени мадам сбросить с себя свой голубой халатик и хищно кинулся на нее, словно хотел съесть, только она его попридержала, помахав перед Мишиным носом известным резиновым изделием, цинично заявив, что на данный момент не собирается обзаводиться третьим чадом. Миша несколько сник и пустил всё на самотек, или, вернее, на усмотрение мадам. И не зря: она искусно облачила Мишу в рыцарские доспехи, прежде чем выпустить его на ристалище. Правда, он чувствовал себя слепым котенком, которого кошка-мать не подпускает к своему животу с теплыми сосками, вместо этого, крепко держа зубами за холку, подтаскивает к блюдцу с молоком, а он все никак не понимает, куда же он должен сунуть свой розовый нос, чтобы наконец насытиться.

6.

- Понравилась Ассоль Матвевна? - мадам вернула его к действительности.

- Почему ты считаешь, что ты лучше других? Чем ты так замечательна? - Миша не считал нужным скрывать накопившееся раздражение.

Мадам осеклась. Она явно не ожидала такого отпора. До этой минуты Миша отличался редкой покладистостью.

- Что с тобой случилось? Это всего лишь шутка! - отступая и явно стараясь умиротворить Мишу, заметила мадам.

- Терпеть ненавижу таких шуток! Я не намерен потакать глупостям!

- Ох, ты как заговорил! Еще недавно, как кутенок, скулил, за юбку цеплялся, а теперь в силу вошел, стал хамить!

- Хамишь ты, а не я!

- Знаешь, что, дорогой... - угрожающая интонация ее голоса сорвалась до внезапно прерванного рыдания.

- Избавь меня, будь любезна, от этой дискуссии... - Миша повесил полотенце на крючок и быстро вышел из кухни.

В комнате Миша поставил пластинку "Песню Сольвейг" Грига назло мадам, прекрасно зная от нее самой, что она не выносит этой музыки, и, усевшись в кресло, стал слушать и грызть яблоко. Мадам не возвращалась из кухни. Тем лучше. Без нее было куда спокойней. Миша со вчерашнего дня раскаивался, что привез мадам в квартиру матери (он не считал эту квартиру своей, хоть и был в ней прописан). Та враждебная хаотическая энергия, которую мадам повсюду щедро разбрасывала, подсекала под самый корень уют и порядок, заведенный в квартире и тщательно поддерживаемый маман, да и им тоже. Миша взял томик Пастернака и окунулся в его поэзию с головой, на полчаса напрочь выбросив из памяти мадам с ее комплексами и бабской ревностью. Краем уха он слышал, как в ванной пошла вода. Значит, мадам отправилась мыться. Пусть ее: отмокнет в ванне - придет в себя.