Серебряные ночи - Джейн Фэйзер

– Не понимаю, почему из-за дорожного происшествия с твоей женой ты теперь думаешь, что все беременные рискуют, подходя к лошади, – неожиданно для самой себя выпалила Софья.

Адам оцепенел. Земля, казалось, на мгновение прекратила свое вращение вокруг Солнца.

– Что ты сказала?

– Прости меня, пожалуйста, – заставила она себя взглянуть ему в глаза. – Это как-то нечаянно вырвалось. Я не хотела.

– Мне казалось, – холодно передернул он плечами, – ты немного умнее, чтобы обращать внимание на болтовню молодой Олениной и ей подобных.

Софи ощутила смешанное чувство вины, раскаяния и смущения, а в следующее мгновение рассердилась на себя за это. Она не сделала ничего неприличного, не сказала ничего такого, чего можно стыдиться.

– Ты сам говорил, что Ева погибла в результате несчастного случая, – заметила она, подбирая поводья своей смирной кобылы. – И я действительно слышала разговор, что это случилось в дороге.

– И ты слышала, разумеется, что она в этот момент была беременна. – Голос его прозвучал слишком резко для нежного раннего солнечного утра. – Допускаю, что ты даже слышала, что это мог быть не мой ребенок.

Здесь, на залитом солнцем конном дворе, ощущая, как под сердцем шевелится ее собственный ребенок, ребенок от Адама, слышать такое было особенно невыносимо. Невыносимо было слышать боль, которую он пытался спрятать под нарочито холодным, бесстрастным и презрительным тоном. Его презрение, как она могла догадаться, было направлено прежде всего на себя, и от этого становилось еще более тяжко. Софи пыталась найти какие-нибудь слова, чтобы вернуть его в прежнее расположение духа, но ничего не приходило на ум. Если, глядя на неё, он думает только о том, что беременность – лишь следствие очередной супружеской неверности, что ж, так тому и быть; пусть каждый рисует себе ту картину, которую считает истинной, и хранит ее при себе.

Молча она вставила ногу в стремя и почти с прежней своей легкостью вспрыгнула в седло. Адам также молча оседлал свою лошадь. Оба двинулись к воротам, где их поджидало сопровождение из шести вооруженных всадников, представляющих собой персональную свиту Адама.

Спустя десять минут Адам самым обычным тоном обратился к Софье, предлагая взглянуть на коршуна, парящего в небесной голубизне. Его широко распростертые крылья слегка подрагивали в воздушных потоках. Вдруг он сложил крылья и камнем ринулся вниз, углядев в высокой траве свою жертву – само воплощение быстрого, неотвратимого, совершенного до мельчайших деталей, до последнего перышка орудия смерти.

– Я могу любоваться ими бесконечно, – улыбнулась Софи.

– Я знаю, – откликнулся Адам и потянулся, чтобы поцеловать ее в щечку. Потом миролюбиво добавил: – Если бы ты сейчас сидела на Хане, мне бы такого ни за что не сделать. Так что не все так мрачно.

Вот и поговорили, подумала Софья. Поговорили. Ну что ж, мысленно пожала она плечами. У них достаточно проблем и без того, чтобы копаться в прошлом, с которым он хотел бы покончить навсегда.

Ночь они провели на той же почтовой станции; они ужинали таким же, по мнению Софьи, тушеным цыпленком, пили клюквенную наливку, потом пошли гулять под звездным небом, вспоминая тот первый поцелуй, с которого началась их новая жизнь, полная радостей и тревог, страхов и несбывшихся надежд,

В середине следующего дня показались красные черепичные крыши Берхольского.

– Борис Михайлов научил меня ездить верхом, когда я еще и ходить толком не умела, – говорила Софья, неловко поерзывая в седле. – Пожалуй, дальше я пойду пешком. Мне просто стыдно, Адам!

– Ну, это уж слишком, – возразил он. – Лошадь твоя не имеет никакого значения. Гораздо важнее то, что ты сидишь на ней как на своем великолепном жеребце. На это и обратит внимание Борис.

Князь Голицын наслаждался свежим воздухом в розовом саду, когда запыхавшийся дворовый прибежал сообщить, что по тополиной аллее приближаются всадники. От радостного предчувствия у старого князя появилась легкая дрожь в Руках. Вне всякого сомнения, это должна быть Софи.

Он знал, что императорский караван на обратном пути из Крыма в Санкт-Петербург остановился в Киеве для небольшой передышки. Князь, насколько позволяли скрученные ревматизмом ноги, поторопился к парадному входу.

– О Господи, это ты, ma petite! – воскликнул он, увидев, как кавалькада втягивается через ворота на усыпанную гравием дорожку перед домом. – На чем это ты едешь?

– Ну вот, я же говорила тебе, Адам! – чуть ли не со слезами в голосе негромко и обиженно бросила Софи. – Grand-реге! Как я по тебе соскучилась! Как ты себя чувствуешь?

Спрыгнув со своей клячи, она подбежала к деду. Тот крепко обнял внучку и постоял так некоторое время, чувствуя, что с ней произошли какие-то изменения. Потом отстранился и пристально окинул ее цепким взглядом.

– Вполне хорошо, Софи. А ты?

– Прекрасно! – воскликнула она. – Прекрасно, если не считать глубокой душевной раны, которую причинила мне езда на этой уродине.

– Рад видеть вас в добром здравии, князь, – проговорил Адам, подходя к Голицыну. Мужчины крепко пожали друг другу руки.

– И я рад тебя видеть, Адам. – Они обменялись улыбками, которые были красноречивее многих слов.

– А вот и Борис! – подхватив подол платья, Софи побежала навстречу приближающемуся богатырю. – Что с Ханом? Я жду не дождусь, когда…

– Софья Алексеевна! – резко одернул ее Адам. – Даже не мечтайте об этом!

– Глупости! – взволнованно крикнула она. – Хан мягок и нежен, как ягненок. Правда, Борис?

Почесывая бороду, мужик оглядел Софью. Ничто не могло укрыться от его пристального, всеведущего взгляда.

– У Хана много достоинств, княгиня, – веско заявил он. – Но этого у него нет.

Лицо Софи смешно вытянулось.

– Я так на тебя надеялась, Борис…

Мужик сдержанно усмехнулся и подошел поздороваться с Адамом. Крепко пожав протянутую руку, он произнес торжественно:

– Глазам моим приятно видеть вас вновь, граф!

– Моим тоже, Борис.

– Ну, пойдемте же в дом! – пригласил Голицын. – Полагаю, ты не откажешься от стаканчика по случаю приезда, Адам?

Софи только собралась заявить, что по такому случаю и она была бы не прочь присоединиться к ним, но в это время от порога послышался радостный крик, и Татьяна, путаясь в длинных пестрых ситцевых юбках, бросилась к ней навстречу.

– Софья Алексеевна, Господи Боже мой! Дайте же взглянуть на вас! – Расцеловав ее в обе щеки, верная нянька отстранилась и принялась разглядывать свое дитятко. Потом утвердительно кивнула головой. – Сейчас для вас родной дом – самое лучшее место. Хватит вам бродяжничать! Пойдемте наверх. Я приготовлю вам ванну с дороги. Небось, скакали весь день, будто я вас не знаю.