Дочь Сталина - Розмари Салливан

Представьте себе Светлану у двери дома Луиса Фишера, целый час звонившую и стучавшую в нее, а потом разбившую стекло и порезавшую руки до крови. Возможно, эта ее ярость была направлена и на всех призраков прошлого, людей, которые предали ее: мать, отца, брата, возлюбленных. И теперь — на всю эту новую жизнь.

Светлана вступила во владение своим новым домом № 50 по Уилсон-роад 20 декабря. Переезд едва ли можно было назвать радостным событием, которого она с нетерпением ждала. Светлана позвонила своим старым друзьям Альберту и Джорджу Палесику из частного детективного агентства и попросила их помочь ей переехать. Она купила практичную мебель ярких тонов для гостиной и столовой и письменный стол для кабинета, на который торжественно положила ручку, подаренную Алом и Джорджем прошлым летом. Засушенные цветы от продавца пылесосов стояли на ее кухонном столе. Она ненавидела засушенные цветы, но это был подарок продавца, он сказал, что обычно их продает, поэтому она взяла букет.

24 декабря, подозрительно близко к новогодним праздникам, она получила открытку от детей. Светлана сомневалась, что ее действительно прислали они. Она была уверена, что открытка пришла через советское посольство и была очередной садистской насмешкой. Зачем ей быть одной? Если бы она вернулась домой, она могла бы быть со своими детьми.

В этот момент позвонил Луис Фишер, чтобы поблагодарить ее за рождественскую открытку и подарок. На следующий день после Рождества Светлана написала ему, что не посылала ни открытку, ни подарок, а просто вернула его вещи. Он решил, что она шутит и позвонил снова. Он считал, что они могли бы остаться друзьями, но она ответила: «Забудь об этом».

В конце января Эдмунд Уилсон и его жена Елена пригласили Светлану в свой дом в Веллфлите, на полуострове Кейп-Код. Уилсон страстно интересовался всем, связанным с Россией, и хорошо говорил по-русски. В 1935 году он был в Советском Союзе и вернулся оттуда ярым защитником социалистической системы, но после процессов 1937–1938 годов и сталинского соглашения с нацистами в 1939 году полностью разочаровался в коммунизме советского образца. Его очень интересовала Светлана и ее смелый побег. Жена Уилсона, Елена, очень нервничала перед этой встречей, она даже призналась мужу в своих предубеждениях по поводу дочери Сталина. Но Светлана оказалась совсем не такой, как они ожидали. Уилсон писал в своем дневнике:

Светлана всех убила наповал. Ей слегка за сорок, но она не выглядит на свой возраст. Она очень красивая, и, должно быть, за ней всегда ухаживали мужчины — с ее-то характером и умом! Ее появления на телевидении и фотографии создали совершенно неправильное впечатление, потому что она выглядела гораздо крупнее и мощнее, чем на самом деле.

Она невысокая, с красивыми мягкими темно-рыжими волосами, достаточно большими круглыми глазами необычного светло-зеленого цвета, немного длинным и по-птичьи заостренным носом. Руки и ноги у нее маленькие. Елена говорит, что то, как она складывает свои руки, показывает, что она чего-то боялась всю свою жизнь. Она переплетает свои тонкие маленькие пальцы, как будто бы привыкла постоянно отражать какие-то удары. Она простая и хорошо воспитанная, довольно стеснительная, но имеет свое мнение.

Вскоре Уилсон узнал, какова Светлана в ярости. Обсуждая с ней Советский Союз, он заметил, что она очень пессимистично настроена. Он спросил, есть ли сейчас в России какая-нибудь политическая оппозиция. Она с презрением ответила, что в стране с населением в двести миллионов пять или шесть человек протестовали против суда над писателями (процесса Синявского — Даниэля), горстка поэтов вышла на Красную площадь, когда танки вошли в Прагу — что может значить такое количество? Она считала Брежнева и Косыгина посредственностями, неспособными управлять государством, предсказывала скорую смену власти, после чего дела пойдут еще хуже. Когда Уилсон упомянул, что писатели Леонов и Катаев показались ему хорошими людьми, Светлана ответила: «У меня о них другое мнение», — и рассказала, что оба они голосовали за исключение Пастернака из Союза писателей.

Уилсон пригласил Светлану в Веллфлит, чтобы познакомить ее со своим другом Павлом Чавчавадзе, который, по его мнению, мог бы прекрасно перевести ее новую книгу. Чавчавадзе, грузинский князь с Кавказа, бежал в Румынию, а затем — в Америку, где работал в службе доставки. Недавно он начал писать романы и переводить книги.

Девичья фамилия его жены Нины была Романова. Ее отец, Великий князь, дядя последнего царя, был расстрелян большевиками, когда пытался бежать из России. Ее мать была греческой принцессой, а сама Нина была Великой княгиней, то есть, принадлежала к императорской семье. Павел Александрович и Нина Георгиевна были очень радушными и обаятельными людьми и никогда не жаловались на те превратности судьбы, которые выпали на их долю.

В первый вечер Светлана сидела за столом напряженная и все время молчала. Когда Нина Чавчавадзе упомянула, что бывала в Кремле, Светлана ответила: «Ваш Кремль и мой Кремль очень отличаются». Она не рассмеялась над шуткой Павла, который сказал, что за их столом встретились две великих семьи Грузии и России — Сталина и Чавчавадзе. Но когда Светлана и Нина остались наедине, лед в душе Светланы растаял. Они говорили о своих детях, и Светлане быстро стало ясно, что Нина нисколько ее не осуждает.

Вскоре Светлана стала регулярно приезжать в Веллфлит, в гости к Чавчавадзе. Нина всегда с удовольствием рассказывала друзьям, как Светлана впервые появилась в их доме в сопровождении Джорджа Кеннана. В этот день как раз случилась неприятность — засорилась раковина на кухне. Пол был покрыт водой как минимум на два дюйма. Светлана предложила: «Давайте я уберу», закатала брюки и принялась вытирать пол. Как заметила Нина, «если бы кто-нибудь когда-нибудь рассказал мне, что дочь Сталина будет мыть пол на моей кухне, я бы решила, что он сошел с ума». Для Светланы Чавчавадзе стали настоящим спасением после консервативных леди Принстона, которые, как она жаловалась, «надевали чулки», даже если им предстояло пройти только пару кварталов.

Ничего необычного в том, что Светлане не удавалось порвать отношения с Луисом Фишером, не было. В начале февраля они случайно встретились на Хай Стрит в Принстоне, и третьего февраля она написала ему письмо:

Дорогой Луис!

Кажется, я никак не могу забыть твое лицо после того, как случайно увидела, как ты выглянул из окна машины. Оно выглядело худым и, как мне показалось, загорелым, но не здоровым. Эта злобность и боль, в которых погрязли мы оба, противоречат здравому смыслу и несправедливы…

Но самое ужасное — это то, что во всем виновата я сама… Забыть тебя и все остальное — это выше моих сил, не стоит даже и пытаться. Глупости забываются, а все хорошее остается в памяти… Но раз все кончено — значит, все кончено. Я знаю, я знаю, как с этим справиться.

Светлана

Фишер согласился встретиться с ней в марте в их старом прибежище, ресторане «Принстон Инн». Пятого марта Светлана написала ему, что боялась разбередить старые раны, но «оказалось, что ты так глубоко все чувствуешь, и я была так счастлива». Он не должен волноваться — она не будет ему звонить. Она будет ждать, пока он сам не позвонит. Эта женщина, у которой было достаточно сил, чтобы бросить вызов Кремлю, снова загоняла себя в эмоциональную ловушку. Она продолжила переводить биографию Махатмы Ганди, написанную Фишером, на русский язык. Светлана начала эту работу бесплатно, в знак любви. Она говорила Луису, что чувствует его личность между строк книги, хотя и замечала: «Тогда ты был лучше».