История Египта c древнейших времен до персидского завоевания - Джеймс Брэстед

Хотя Эхнатон тем самым ясно признавал могущество, а также в необычайной степени и благость Бога, тем не менее он не приписывал своему божеству более высоких духовных и этических качеств, чем те, которые уже раньше приписывались Амону. Царь не возвысился заметным образом от идеи благости бога к идее справедливости и требования им этой последней от людей. Тем не менее в его «учении», поскольку оно частично сохранилось в гимнах и надписях в гробницах вельмож, имеются постоянные настойчивые указания на «правду», которых мы не находим ни до, ни после. Царь постоянно присоединяет к своему имени фразу «живущий по правде»; и что эти слова не являлись пустым звуком, видно из его обихода. Для него это означало простое, лишенное условности принятие повседневной жизни. В его представлении все было истинно и находило свое оправдание в самом факте своего существования. Поэтому его семейная жизнь не была скрыта от глаз народа. Он черпал в своих детях величайшую радость и появлялся с ними и с их матерью-царицей при всех возможных случаях, как если бы он был самым простым писцом храма Атона. Он изображался на памятниках среди простых интимных радостей семейной жизни, и всякий раз, как он появлялся для принесения жертвы в храме, рядом с ним неизменно находились царица и его дочери от нее. Все естественное было для него истинным, и он никогда не уклонялся от того, чтобы засвидетельствовать это на деле, как ни радикально приходилось ему при этом сталкиваться с традицией.

Эхнатон и его жена, предлагающая ему цветы. Ярко раскрашенный рельеф из известняка. Условные позы отвергнуты, и царь непринужденно опирается на посох

Торс дочери Эхнатона. Известняк

Такой принцип должен был неизбежно повлиять на искусство эпохи, к которому царь был исполнен живейшего интереса. Его главный скульптор Бек присоединил к своему титулу слова «которого учил сам царь». Эхнатон внушал придворным художникам, что резец и кисть должны запечатлевать действительно виденное. Следствием этого был простой и прекрасный реализм, более остро воспринимавшийся, чем какое бы то ни было искусство до того. Художники схватывали мгновенные положения животных: бегущей собаки, летящей дичи, дикого быка, несущегося в болотах; ибо все это было причастно к той «правде», по которой жил Эхнатон. Особа царя не была изъята из канона нового искусства. Памятники эпохи запечатлели то, на что они никогда не дерзали раньше, – фараона, не застывшего в условной позе, требовавшейся традицией придворного этикета. Лепка человеческой фигуры в то время была настолько пластичной, что при первом взгляде можно подумать, что это произведение греческого искусства. Также впервые стали тогда понимать сложные композиции скульптурных групп. Недавно открытые фрагменты свидетельствуют о том, что на дворцовом дворе в Ахетатоне стояла группа из камня, изображавшая царя, несущегося на колеснице за раненым львом. Это была поистине новая страница в искусстве, ныне, к сожалению, потерянная. В известном отношении она остается для нас все еще темной, странная трактовка нижних конечностей художниками Эхнатона есть все еще нерешенная проблема, и она не разъясняется всецело из одного лишь предположения фактической ненормальности в строении тела самого царя. Это один из тех нездоровых симптомов, которые обнаруживаются также и в политике. К этой последней должны мы теперь обратиться, если желаем узнать, насколько губителен для материальных интересов государства был насильственный разрыв с традицией.

Всецело углубленный в возвышенную религию, которую он вызвал к жизни, идя наперекор традиции, противодействовавшей ему с неизменной силой, Эхнатон был занят столькими предприятиями и ответственными делами самого разнообразного характера, что ему некогда было уделять много внимания своим азиатским владениям. Как мы увидим, он, вероятно, не отдавал себе отчета в необходимости этого, пока не стало уже слишком поздно. При вступлении Эхнатона на престол его владычество в Азии было немедленно признано хеттами и государствами Евфратской долины. Душратта из Митанни написал царице-матери Тии, прося повлиять на нового царя в смысле продолжения старой дружбы, связывавшей его с отцом Эхнатона, а юному царю он прислал письмо с соболезнованием по поводу смерти его отца Аменхотепа III, не забывая в то же время присоединить и обычную просьбу о щедрой присылке золота. Буррабуриаш из Вавилона прислал подобные же уверения в симпатии, но до нас дошла лишь подорожная его гонца с просьбой к хананейским царям не чинить ему задержек по дороге. Один из сыновей Буррабуриаша позднее появился при дворе Эхнатона и женился на его дочери, по случаю чего ее вавилонский свекор прислал ей великолепное ожерелье, более чем из тысячи драгоценных камней. Но такие отношения, как мы увидим, продолжались недолго.

Тем временем могущество хеттов в Северной Сирии непрерывно возрастало, будучи усилено движением на юг народов, живших за ними. Эта замечательная народность, являющаяся до сих пор величайшей загадкой в изучении Древнего Востока, в это время возникала из тьмы, до тех пор ее окутывавшей. Остатки хеттов были найдены от западных берегов Малой Азии до восточных равнин Сирии и Евфрата, а в южном направлении – до Хамата. То был народ, или, вернее, народы, не семитического происхождения; расовая принадлежность их остается все еще темной, но, по-видимому, они отличались от индоевропейцев, к которым принадлежали фригийцы и которые нахлынули после 1200 г. до н. э. На египетских памятниках они изображаются без бород, с длинными волосами, спускающимися двумя большими прядями сзади ушей на плечи, но на туземных памятниках они часто имеют густую бороду. На голове они чаще всего носили высокие остроконечные колпаки, только немного загнутые вверху. Сообразно с климатом они носили тяжелые шерстяные ткани в виде длинной, плотно облегающей одежды, спускающейся с плеч вниз до колен, а иногда до лодыжек; ноги же были одеты в высокие сапоги с загнутыми концами. Они обладали грубым, но ничуть не примитивным искусством, и их чрезвычайно интересные памятники из камня до сих пор рассеяны по холмам Малой Азии. У хеттов были значительные способности к прикладному искусству, и они производили упомянутую глиняную посуду с красным орнаментом, расходившуюся из центра производства в Каппадокии на запад – вплоть до Эгейского моря, на восток, через Сирию и Палестину – до Лахиша и на юг – до Гезера. Напомним, что она достигла, может быть, последнего места уже около 2000 г. до н. э. Они были мастерами в искусстве письма, и царь имел всегда при себе личного писца. Их иероглифические записи все еще разбираются, и слишком мало сделано в этом направлении, так что пока ученые могут понимать лишь отдельные слова. Для корреспонденции они пользовались вавилонской клинописью и потому, вероятно, имели секретарей и переводчиков, владевших вавилонским языком и письмом. Большое количество клинописных таблиц на языке хеттов было найдено в Богхазкёе. На войне они были опасными противниками. Пехота, включавшая много иноземных наемников, была вооружена луками и стрелами, мечами и копьями, а часто и топорами. Они сражались сомкнутыми рядами, весьма действенными при рукопашной схватке, но их главная сила заключалась в колесницах. Сами колесницы были тяжелее, чем в Египте, так как несли на себе трех человек – возничего, лучника и щитоносца, тогда как египетские обходились без третьего. Один из хеттских царьков основал царство за пределами Амана, которое Тутмос III неизменно называл Великой Хеттой, вероятно отличая его тем самым от менее значительных независимых хеттских князей. Его столицей был большой укрепленный город, называвшийся Хаттусас (местоположение установлено в 1907 г.) и расположенный на месте современного Богхазкёя, в восточной части Малой Азии. Со времен Тутмоса или немного позже завязались деятельные торговые и иные сношения между этим царством и Египтом. Те и другие достигли таких размеров, что царь Кипра боялся, чтобы чрезмерная близость между Египтом и Хеттским царством (Великой Хеттой) не пошатнула его собственного положения. Когда Эхнатон вступил на престол, царь хеттов Сеплель написал ему поздравительное письмо, и, по-видимому, он был настроен самым дружественным образом по отношению к Египту. За первые вторжения передовых хеттов, подобные тем, которые были отражены Душраттой из Митанни, он, быть может, действительно не был ответствен. Даже после переселения Эхнатона в новую столицу Ахетатон в нее явилось хеттское посольство с дарами и приветствиями.