Кровь хрустального цветка - Сара А. Паркер

касаясь полураскрытых лепестков, испещренных знакомым созвездием мерцающих веснушек.

Маленький мальчик всегда бросается мне в глаза больше остальных… так или иначе.

Я рисовала его множество раз потому, что он в моих снах постоянно. Часто приходит, дарит улыбку, протягивает руки.

Отнимаю пальцы от камня и продолжаю идти, скользить взглядом дальше.

Прошло три года, прежде чем я поняла, что крошечные картины создают единое целое. Что каждый шепот – семя того, что я похоронила в глубинах своей души, а оно проросло, стремясь к свету.

Как бы ни старалась, я вижу не разрозненные маленькие картины.

Я вижу общее полотно.

С камней глядит множество людей – ростом с меня и таких же живых, словно в груди их бьются настоящие сердца, а по венам струится кровь.

И они вовсе не шепчут…

Они кричат.

У некоторых на лбу нарисованы угловатые перевернутые знаки, у других их нет. Некоторые стоят совсем близко, другие – дальше, их черты размыты, словно воспоминания маленькой, двухлетней меня были слишком расплывчатыми, чтобы из подсознания проступила четкая картинка.

Я иду дальше, от одного пристального взора к следующему, стараясь отводить взгляд от призраков, которых не собиралась рисовать, сосредоточиться на маленьких картинках.

Не получается.

Они смотрят. Призрачные взгляды обжигают, не позволяя себя игнорировать.

Когда я впервые заметила, что за мной кто-то наблюдает со стены, следит за каждым движением, я сбежала. Неслась отсюда, сверкая пятками, так быстро, что забыла сумку. Пришлось возвращаться, когда смогла хоть немного взять себя в руки.

В ту ночь этот мужчина приснился мне в кошмарах… разорванный на части.

Я увидела, как его пожирают три зверя, что преследуют меня каждый раз, когда я закрываю глаза.

Я два месяца разрисовывала другой участок стены – и вдруг поняла, что маленькие камушки складываются в еще одного человека. Еще одного, чьи обожженные куски я видела во снах.

Еще одного, потерявшего жизнь в тот день.

Я поняла, что рисую могилу. Воспроизвожу здесь, в темноте, лица умерших где они продолжат существовать по-другому – абстрактный панегирик, на который больно смотреть. Особенно теперь. Потому что в конце фрески, на самом краю голодной темноты, стоит маленький мальчик, который выглядит точь-в-точь как я.

Настоящая я.

И шепот, оттягивающий мою сумку… последний его кусочек. Я это знаю, хотя вовсе не собиралась его рисовать.

Ушли годы, прежде чем он показался на общей картине, словно моя память запрятала его глубже остальных.

Эта мысль пугает.

Я подхожу к границе света, опускаюсь на колени, роюсь в сумке. Отодвигаю банку с мышью и достаю другую, увесистую, со свежим раствором. Следом вытаскиваю мастихин и, наконец, камень, завернутый в кусок ветоши.

Никакого долота. Я больше не буду расписывать.

Эта история… окончена. Сегодня я ставлю последнюю, финальную точку.

Я разворачиваю слои ветоши и смотрю на свою работу.

На камне размером с кулак я изобразила руки. Почти такие же, как на наброске Рордина. Мягкие, расслабленные, непринужденно сложенные, несмотря на колючую лозу, которой я их обвила.

Связала.

Длинные, жестокие шипы врезаются глубоко в кожу, проливая алые струйки, резкая противоположность синим цветам, что растут на лозе. Питаются кровью.

Мастихином я счищаю старый раствор, затем зачерпываю немного свежей массы из банки. Дрожащей рукой размазываю раствор ровным слоем, а потом прижимаю шепот на место.

Я давлю на него ладонью и глубоко дышу, пытаясь заставить сердце перестать бешено колотиться в груди.

Потому что знаю… знаю, что пока я рисовала просто пару рук, увитых колючей лозой, мое подсознание вплело их в образ мальчика. Что этот кусочек собрал его воедино – он больше не разбит на осколки, разбросанные по моим кошмарам.

Может, я никогда не прыгну в пропасть в своих снах, но это… это я сумела. Вытащила крохи тени из расселины и стряхнула с кончиков пальцев, пусть и не намеренно.

Я сделала это.

Мысль придает мне смелости. Я опускаю руку, но тут же прижимаю ее к сердцу.

Маленький мальчик отступает от стены, вот-вот сойдет с камней, преодолеет расстояние между нами.

Затаив дыхание, я жду…

Жду…

Но он просто стоит, чуть нахмурив брови, и смотрит на меня широко раскрытыми глазами, похожими на кристаллы. Просто стоит с протянутыми руками и пустыми ладонями.

Мальчик не сходит с фрески, хоть я отчасти на это надеялась. Он не моргает, не дышит, не улыбается.

Не говорит, почему я не могу его отпустить.

Да и как он может. Я дала ему камни вместо глаз. Камни вместо ушей, и рта, и рук.

Я собрала его по кусочкам с помощью раствора.

Он ненастоящий.

В животе рождается тяжесть, такая гнетущая, что я отшатываюсь.

Образ мальчика расплывается, и я пытаюсь сморгнуть туман, чувствуя, как по щекам течет влага. Ощущение выбивает занозу, застрявшую глубоко в сердце, и легкие жадно втягивают воздух.

Вжимаюсь спиной в стену, сползаю по ней, чувствуя позвоночником каждый камень, прижимаю колени к груди.

Я смотрю мальчику в глаза, разглядываю веснушки на его лице. Изучаю картину, словно открытую рану… и позволяю себе расклеиться. Позволяю вскипевшим эмоциям поглотить меня и ощущаю себя такой безнадежно беспомощной. Потому что мальчик разорван на кусочки.

А я нет.

И все это время мальчик пристально смотрит… смотрит… смотрит.

Не мигая. Не видя. И все же я никогда еще не чувствовала такого пристального взгляда.

Я сижу уже, кажется, несколько часов, раскачиваясь взад-вперед, поглощенная ненавистью к себе, и мечтаю, чтобы кто-то обнял меня и утешил.

Волоски на загривке вдруг встают дыбом.

Грудь перестает тяжело вздыматься, лицо разглаживается, словно кто-то внутри перекрыл поток эмоций.

Мне чудится давящее присутствие, как будто вокруг вдруг становится меньше воздуха. Как будто пространство сжимается.

Остро чувствуя, как накатывает темнота, я до рези в глазах вглядываюсь в ее пустоту…

Я не одна.

Кто-то… что-то наблюдает за мной из тьмы. Я чувствую его внимание, словно острый кончик лезвия, скользящий по коже.

– К-кто здесь? – хриплю я, и опасения подтверждаются, когда слова не отражаются от стен, как обычно здесь происходит. Что-то или кто-то впитало их прежде, чем они смогли откликнуться эхом.

Я сглатываю, все мои чувства обостряются. Перекатившись и встав на четвереньки, я тянусь за сумкой.

Из темноты доносится рокот – глубокий, тяжелый, как горный оползень, – и я замираю, не в силах ни дышать, ни сказать хоть слово, ни даже моргнуть. Мышцы сводит от дикого животного страха, которого я еще никогда не испытывала.

Я изнываю от единственного желания: сорваться с места. С воплем броситься прочь, забыв про сумку, и больше не