Ястреб и голубка - Вирджиния Хенли

— Ты имеешь в виду, что его подозревали в пиратстве? Но ведь королева-то знала про эти его проделки и относилась к ним совсем по-другому.

Сабби поняла, что ей не следует ничего говорить юноше. Она отвела глаза и переменила тему:

— Я поеду в карете. С собой возьму служанку и попрошу Мэйсона сопровождать меня. А ты, Мэтью… поедешь?

Он едва не поддался искушению, но любопытство, которое в нем разожгли ее слова, одержало верх. Было очевидно, что она считала секретные досье достаточно опасными для Шейна, чтобы использовать их для шантажа, и молодой Хокхерст сразу сообразил, что эти бесценные бумаги она не оставит здесь, а заберет с собой.

— Сабби, сегодня мне нельзя отлучаться из Лондона, но я приеду к тебе, как только сумею вырваться. Ты сейчас пойди и скажи Мэйсону и девушке, чтобы они были наготове, а я пока прогуляюсь до хокхерстовских конюшен, найду там надежного человека и распоряжусь, чтобы он отвез тебя в Блэкмур. Пусть сейчас же закладывает карету. Покажи мне, какие сундуки ты берешь с собой, и я отнесу их до конюшни.

Она благодарно взглянула на него и положила руку ему на плечо.

— Благодарение небесам, Мэтью, что я всегда могу найти в тебе опору.

Ох, как хотелось ему схватить ее в объятия и прижать к себе. Он угадывал, сколь она сейчас уязвима, но в голове у него зазвенел колокольчик тревоги. Терпение! Эта женщина должна принадлежать ему, и если он посодействует ее разводу с Шейном, то, возможно, ему самому удастся предложить ей руку и сердце.

Летучим поцелуем он коснулся ее виска и умышленно отступил назад, а потом подхватил ее вещи и понес их вниз по лестнице.

Позднее, когда он стоял на подъездной аллее и размахивал руками, посылая прощальный привет вслед отъезжающей карете, уолсингэмовские папки были уже надежно упрятаны у него под камзолом.

Шейн чертыхнулся себе под нос, проклиная собственную дурость: как это он сам не позаботился вовремя о том, чтобы не оставить тюремщику возможности поднять шум!

В столь низменном деле, как шпионаж, нет места милосердию, и никто не знал это лучше, чем он. В мгновение ока он расстегнул застежки своего камзола и выскользнул из рукавов собственной одежды, словно угорь.

Оба стражника отпрянули в суеверном ужасе, когда им бросилось в глаза изображение чудища на спине у Шейна, но лица его они не увидели. После того как он вырвался из их рук, не нашлось бы такой силы по эту сторону ада, которая позволила бы им вновь задержать его.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы оказаться за стенами Флита, но двое стражников подняли тревогу; вместе с набежавшим подкреплением они бросились в погоню за Черным Призраком.

На свое счастье, Хокхерст знал Лондон как свои пять пальцев: иначе ему не удалось бы скрыться. Он не кинулся ни вперед, ни назад; вместо этого он предпочел переместиться вверх. Он вскарабкался на крышу массивной крепости, потому что преследователи уже почти настигали его; но он понимал: хотя они и заметили, как он начал подъем, но догнать его — на это у них проворства не хватит. Кроме того, их фонари давали слишком мало света, чтобы можно было узреть что бы то ни было выше второго этажа. Со своего высокого насеста Шейн оглядел прилегающие к тюрьме улицы и мгновенно присмотрел местечко, где он сумеет спрятаться. Он беззвучно спустился на улицу и украдкой проскользнул за ограду кладбища при церкви Святой Бригитты.

Пока его черный камзол оставался на нем, Шейн мог считать себя невидимым; но теперь, когда он был обнажен выше пояса, уповать на это не приходилось. Бежать было нельзя: бегущий человек непременно привлечет к себе внимание даже и ночью. Поэтому он пополз по земле и полз до тех пор, пока между ним и улицей Флит-стрит не встали стеной многочисленные надгробные памятники. Внезапно он услышал голоса — гораздо ближе, чем, по его расчетам, могли находиться преследователи. Перед ним неясно вырисовывалась свежевырытая могила; не медля ни секунды, он спрыгнул вниз, с высоты восьми футов, в холодную сырую шахту. Очень быстро он с облегчением понял, что услышанные им голоса принадлежали спасенным им ирландцам. Как видно, они решили отсидеться на кладбище, вместо того чтобы пораскинуть тем небольшим количеством мозгов, которым наделил их Господь. К этому часу они могли бы уже быть на борту корабля, готового выйти в море, к их родным берегам.

Шейн хранил молчание: если эти крикливые ублюдки не прекратят галдеть, погоня будет здесь очень скоро. А у них тем временем продолжалось джентльменское выяснение отношений.

— У тебя башка варит не лучше, чем у мокрой блохи, дубина. Ты вот доставил себе удовольствие, пнул олуха промеж ног, и что вышло? А то, что из-за тебя прищучили того ублюдка несчастного, который жизнью рисковал, лишь бы нас вызволить!

— Туда и дорога. Это каким же безголовым надо быть, чтобы собственную шею в петлю совать ради других! Если уж за кем такая дурь водится, значит, тот и получает, что заслужил.

А вот вы-то, задницы неповоротливые, могли бы сбить его с ног да прихватить пистолет, пока я для отвода глаз с тюремщиком разбирался.

— Вонючка ты гнусная, вот что я тебе скажу. Зря я с тобой связался. Нам бы взять да помочь бедняге, было бы по-людски.

— Чума его заешь… и тебя с ним вместе!

Вслед за этим Хокхерст услышал звук, очень похожий на тот, который раздается, когда лопатой стукнут человека по черепу. Затем раздался какой-то хрип, и все смолкло. В этот момент Шейн понял: не бывать миру в Ирландии! Ибо, если англичане уйдут оттуда и ирландские лорды начнут править своей страной, кланы снова пойдут войной друг на друга.

Внезапно разверзлись небеса, и хлынул ледяной ливень. Такой оборот дела — как и все в жизни — имел и свои достоинства, и недостатки.

Ирландцы, расположившиеся на кладбище, со всех ног кинулись искать убежище поуютнее, а стражники отказались от дальнейшей погони за беглыми узниками и вернулись под надежную крышу Флита. Недостаток же состоял в том, что Шейн теперь стоял по колено в глинистой жиже и — при всем своем проворстве, при всей своей силе — не мог вскарабкаться по отвесным восьмифунтовым скользким стенкам могилы. Каждая следующая попытка приводила лишь к тому, что на дно плюхались новые комья липкой грязи, а ступни Шейна увязали все глубже и глубже. Внезапно его ноги наткнулись на что-то твердое, и он понял, что это гроб.

От него не ускользнула комическая сторона ситуации, в которой он очутился. Он постучал каблуком по крышке гроба и произнес:

— Хелло, приятель! Ты уж не держи на меня зла, дружище, за то, что я стою на твоей голове… но, видишь ли, не все зависит от моего желания.

Ему пришлось пережить ужасный момент, когда доски гроба затрещали и проломились у него под ногами. Тут выдержка ему изменила, и, привалившись к стене могилы, он захохотал так, что по лицу покатились слезы.

Только этого позора и не хватало — дожидаться, чтобы на заре тебя обнаружил могильщик на дне ямы, в зловонной трясине! Весьма вероятно, что поблизости валяется труп одного из ирландцев с размозженной лопатой головой, — и его обвинят в этом убийстве.