Взывая к мифу - Ролло Мэй

Меркурий, она скажет: «Когда я была юной», или «Когда я стану старой», или «Когда я умру». Это пронзает мне сердце. В нас чего-то не хватает, Меркурий.

У нас отсутствует острое и мучительное чувство преходящести – та сладостная печаль, которая появляется, когда ухватываешься за что-то и знаешь, что это не сможешь удержать.

Эти сентенции по поводу «очарования быть смертным» заставляют нас задуматься. Наше сочувствие и сострадание к другим людям проистекают из нашего осознания того, что мы сами тоже находимся на этом вращающемся шарике и «тридцать и еще двадцать или десять лет, а затем мы распрощаемся с миром»[229]. Эрих Фромм утверждал, что страх смерти – это страх не прожить свою настоящую жизнь, что очень похоже на вышеупомянутую мысль. «Быть смертным» имеет свои достоинства – это возможность переживать чувство своего одиночества и, как говорил Зевс, то «острое и мучительное чувство преходящести – ту сладостную печаль, которая появляется, когда ухватываешься за что-то и знаешь, что это не сможешь удержать».

Конечность нашей жизни несет в себе некое странное очарование. Абрахам Маслоу после инфаркта написал мне: «Моя река [река Чарльз, которая протекает рядом с задним крыльцом его дома] никогда не была столь красивой, как после моего инфаркта. Интересно, могли бы мы, люди, любить – и любить так страстно, если бы знали, что никогда не умрем». Это еще одно достоинство смертных: мы знаем, что это значит – любить друг друга. У нас есть способность к страстной любви, потому что мы все когда-нибудь умрем.

Я вспоминаю одну из своих прогулок вместе с великим теологом и философом Паулем Тиллихом, когда ему уже было под восемьдесят и оставалось не так уж много лет жизни.

«Пауль, – спросил я, – вы боитесь смерти?»

Отвечая на этот вопрос, он не изменил своего выражения лица: «Да. Каждый этого боится. Никто еще не возвратился, чтобы рассказать нам».

Я продолжил: «А что такого есть в смерти, чего вы боитесь?»

Он ответил: «Одиночество. Я знаю, что более никогда не увижу моих друзей и мою семью снова».

Что бы ни произошло с нами после смерти – как сказал Тиллих, никто еще не возвратился, чтобы рассказать нам, – у нас есть стимул, проистекающий из того факта, что мы знаем: нам осталось только еще несколько лет жизни на этой земле. Знание о своей смертности заставляет нас использовать возможности этих нескольких лет таким путем, который пролегает через самые значимые глубины наших сердец и сердец наших близких. Как пишет Жироду, в нашей смертной природе заключены своя мучительная острота, энергия и реальная жизненная сила.

Самый известный пример выбора в пользу конечности своей жизни являет нам Одиссей: во время своего долгого плавания из Трои домой, когда после кораблекрушения он прожил семь лет с прекраснейшей нимфой Калипсо. Она предложила ему стать бессмертным, если он согласится навечно остаться с ней. Но его постоянно снедало желание вернуться домой, к Пенелопе.

Афина – богиня, заботившаяся о семье Одиссея, упрашивает Зевса послать Гермеса, чтобы приказать Калипсо отпустить Одиссея. Когда же Гермес прилетает на тот остров и передает приказ Калипсо, ее охватывает гнев:[230]

Но Калипсо так и не понимает, почему Одиссей хочет отказаться от бессмертия и вернуться к Пенелопе.

Итак, Одиссей выбирает остаться смертным, даже осознавая, что это означает для него еще многие годы скитаний в штормах, что его плот будет разбит и что по возвращении на Итаку ему придется вступить в схватку с толпами претендентов на его трон и руку Пенелопы.