Мирабо - Рене де Кастр

— Потом он заговорил как великий гражданин, — рассказывает де Ламарк. — Те речи, что держал у меня граф де Мирабо, должны были бы звучать в королевском Совете.

Речь шла о том, чтобы король укрылся в Меце. «Династия будет погублена, — уверял Мирабо, — если Монсеньор[44] не останется и не возьмет в свои руки бразды правления». Если такие слова действительно тогда прозвучали, они сводят на нет обвинения в заговоре с герцогом Орлеанским. Затем друзья обсудили вопрос, особенно интересовавший графа: о волнениях в Брабанте. Оба еще не знали, что первые отряды бунтовщиков и разъяренных женщин уже вступили в Версаль.

В шесть часов вечера Мирабо с де Ламарком вместе отправились в Национальное собрание; зал был захвачен рыночными торговками, одна из них уселась в председательское кресло. Мирабо тотчас был узнан. Ему устроили овацию.

— Нам нужна наша мамаша Мирабо! — вопили женщины.

Аристократ Мирабо, покоробленный такой фамильярностью, вернулся домой.

В это время Людовик XVI по-отечески беседовал с делегацией парижских женщин, обещая им хлеба. Мунье, принесшему декреты на подпись, пришлось дожидаться в приемной…

Мирабо лег в постель и уже собирался заснуть, когда в одиннадцать часов вечера за ним пришел Дюмон; в Версаль прибыл Лафайет.

Национальное собрание тотчас провело экстренное заседание. Зал, где в полном смятении дискутировали несколько депутатов, производил впечатление беспорядка, почти оргии. Мирабо снова был встречен рукоплесканиями торговок. Громовым голосом он прорычал:

— Я хотел бы знать, почему срывают наши заседания… Представители народа не могут принимать мудрые решения, будучи заложниками возмутительного гвалта, и я надеюсь, что друзья свободы пришли сюда не затем, чтобы стеснять свободу Собрания.

Этого властного голоса оказалось достаточно, чтобы восстановить порядок. Наступила полночь, когда было зачитано заявление короля: «Я утверждаю статьи Конституции и „Декларации прав человека и гражданина“, представленные мне Национальным собранием».

Поскольку король утвердил их декреты, депутаты решили, что монархия спасена. Лафайет пообещал оберегать королевское семейство от разбойников. Национальное собрание с чувством выполненного долга разошлось до следующего дня, 6 октября.

К моменту пробуждения Мирабо несчастья монархии приняли необратимый характер. Ограду дворца взломали; только благодаря преданности одного из гвардейцев королева сумела избежать смерти. Королевская семья, скучившаяся в спальне Людовика XVI, была спасена лишь прибытием Лафайета, которого еле добудились.

Отправляясь в Собрание, Мирабо увидел, что на улицах беспорядки; ему пришлось вызволять коллегу Малуэ, которому угрожали вооруженные люди. Решетка дворца была в крови; на острия насадили головы перебитых чернью гвардейцев. Толпа в лохмотьях заполонила передний двор; подобно приливу, она наступала на мраморный двор, крича: «В Париж!» Однако из глубины ее вырвалось несколько возгласов: «Да здравствует король!» Центральное окно дворца растворилось; Людовик XVI вышел на балкон.

— Дети мои, — сказал он недрогнувшим голосом, — я буду жить рядом с вами вместе с моей женой и детьми.

Толпа завопила: «Давай сюда королеву!»

Мария-Антуанетта появилась, но увидев нацеленные на нее ружья, попятилась назад. Лафайет встал рядом с ней, снова вывел под взгляды ошеломленных зрителей и поцеловал ей руку. Этот театральный жест на какое-то время восстановил спокойствие, потом снова зазвучал многоголосый вопль: «В Париж, в Париж!»

Возмущенный Мирабо бросился в зал заседаний; дебаты начались без соблюдения юридических формальностей. Мунье намеревался отправиться во дворец и посоветовать королю исполнить желание народа, выраженное столь властно.

— Возражаю, — закричал Мирабо, — недостойно нас и неблагоразумно оставлять наш пост в тот момент, когда общему делу грозят мнимые или настоящие опасности.

Совершенно ошарашенный Мунье (в последующие дни он спрятался и не показывался) потерял всякий контроль над собой. Забыв, что председатель Собрания не должен вмешиваться в дебаты, он ответил:

— Наше достоинство в том, чтобы исполнять свой долг; я же считаю священным долгом быть в минуту опасности рядом с королем.

Это предложение не было принято. Мирабо потребовал слова.

— Я требую постановить, — сказал он, — чтобы король и Национальное собрание не разлучались во время нынешней сессии, и хочу заметить Собранию, что, руководствуясь здравым политическим смыслом, оно должно добровольно пойти на столь важный шаг.

Несмотря на иронию, прозвучавшую в последних словах, депутаты единодушно заявили о том, что не разлучатся с королем. Национальное собрание провозгласило себя заложником событий. Мирабо навлек на себя жестокие упреки со стороны правых; его обвиняли в том, что он стал истинным победителем в октябрьские дни, и называли тайным организатором бунта. «Тот же самый Мирабо. — ядовито писал Ривароль, — который заявлял, что королю в опасности нужно всего только тридцать шесть депутатов, предлагает предоставить ему сотню свидетелей его плена и, отказавшись состоять в первой депутации, которая могла оказаться в опасности, придя на помощь королю, вызвался участвовать во второй, которая может лишь унизить его величество, увеличив кортеж его победителей».

Таков вывод первого полемиста-роялиста того периода. Но Риваролю была неведома оборотная сторона медали: утром 7 октября, когда семья короля впервые проснулась в заброшенном и обветшавшем дворце Тюильри, Мирабо отправился к графу де Ламарку.

— Если у вас есть хоть какое-нибудь средство достучаться до короля и королевы, — сказал он, — убедите их, что и Франция, и они сами погибнут, если королевское семейство не покинет Париж. Я берусь составить план, чтобы вызволить их отсюда; сумеете ли вы уверить их, что они могут на меня рассчитывать?

— Займитесь вашим планом, — отвечал де Ламарк, — когда он будет готов, я сумею сообщить его им…

II

Главным неизвестным в любой биографии являются действительные намерения человека в тот момент, когда ему дается последний шанс спасти государство. Легенда и портретные изображения свидетельствуют, что для Мирабо такой момент наступил в конце заседания, проходившего в присутствии короля 23 июня 1789 года. Этот предрассудок слишком укоренился, чтобы мы могли разрушить его совершенно. С другой стороны, он довольно точно соответствует привычному образу трибуна, сложившемуся у людей, хотя это представление во многом ошибочно. Поворот в судьбе Мирабо произошел немного позднее, в тот богатый событиями период продолжительностью в месяц: с 7 октября по 7 ноября 1789 года.

Утром 7 октября Мирабо говорил о плане бегства короля; этот план был вручен графу де Ламарку 15 октября.

В ту неделю, пока Мирабо его составлял, Национальное собрание за неимением помещения в Париже продолжало заседать в Версале. В городе царило страшное возбуждение, начиналась вторая волна эмиграции: менее чем за три дня было запрошено более трехсот паспортов. Среди беглецов были Мунье и множество правых депутатов. Граф де Монлозье и другие парламентарии, решившие остаться на своем посту, потребовали, чтобы их неприкосновенность была подтверждена новым постановлением. Мирабо, автор принятого 23 июня декрета об иммунитете, решительно восстал против этой инициативы.