Идеальный враг - Михаил Кликин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, смотреть особенно было не на что. Ровный, вытянувшийся на сотню метров коридор был пуст. С одной стороны блестели никелированные решетки камер. На противоположной стене, точно против каждой камеры, вспучились наросты электронных замков с помаргивающими глазками: зеленый – дверь заперта, красный – замок открыт, синий – камера свободна. Большинство индикаторов светились зеленым.
– Вперед смотреть!
Коридор с обеих сторон оканчивался одинаковыми металлическими дверьми, похожими на двери какого-нибудь денежного хранилища. Какая из них вела на свободу, можно было только гадать. Павел решил, что та, откуда всегда появлялся раздатчик еды со своей тележкой.
Его вели в другую сторону. Потом отпустили.
– Стоять! К стене!
Охранник, убедившись, что узник выполнил приказ, шагнул в сторону, заглянул в сканер сетчатки, положил правую руку на обведенную кругом область сенсора, раздельно и громко сказал какую-то бессмыслицу – анализатору голосового спектра было все равно, что анализировать. Возле двери вспыхнула лампочка. И снова охранник воспользовался электронным ключом. Опять набрал на клавишной панели ряд цифр – Павел, повернув голову, успел заметить последние четыре: «3», «9», «1», «6».
Лампочка погасла. Стальная дверь дрогнула и стала подниматься. Она бесшумно уходила вверх, словно занавес, постепенно открывая сцену, актеров и декорации.
Сперва появились армейские ботинки с тупыми носами. Ботинки были начищены до блеска, шнуровка затянута по-уставному, без всяких там хитростей. Потом показался стул – выглядел он страшно неудобным, и Павел понял, что стул этот предназначается для него.
Через пару секунд открылась вся сцена.
– Вперед!
Белая, неуютная во всем комната. Камеры под потолком – большие, заметные, – наверняка, для того, чтобы допрашиваемый чувствовал, что за ним следит множество глаз. Стул, одиноко стоящий посреди помещения, – слишком узкий, слишком высокий, слишком шаткий. Стол, повернутый острым углом в центр комнаты. Жесткий свет, бьющий в глаза. Два неподвижных охранника в углах – глаза стеклянные, ноги расставлены, руки скрещены на груди.
Тяжелая толстая дверь пошла вниз – занавес опускался. Зрителей на этом представлении не ждали. Даже красномордый конвоир был здесь лишним. Он не переступил порог.
– Садитесь, рядовой!
– Я могу постоять, – сказал Павел. Щурясь против света, он пытался рассмотреть человека, восседающего за столом.
– Садитесь!
Один из охранников ожил, расцепил руки, хрустнул пальцами, сжав кулаки. И Павел понял намек, шагнул в центр комнаты, сел на краешек стула. Сопровождающие его люди из службы внутренней безопасности прошли к столу. Они опустились в мягкие удобные кресла, устроили руки на широких подлокотниках, закинули ногу за ногу. С любопытством уставились на него, словно только что увидели.
Павел опустил глаза.
Потом посмотрел в потолок.
Через минуту глянул на восседающих за столом людей и тут же отвел взгляд.
Хотелось кашлянуть. Хотелось что-то сделать.
Молчание затягивалось.
Молчание становилось тягостным.
Бездействие угнетало.
Павел понимал, что эти люди сейчас реализуют какой-то план. У них, наверняка, существуют методики ведения допросов. И в данный момент они все делают по сценарию. Играют свои роли.
Он уговаривал, убеждал себя, что не надо ничего бояться. Не надо зажиматься, теряться. Только этого от него сейчас и ждут. Они хотят заставить его играть по их правилам, в их игру. Они собираются подчинить его своей воле.
Его ломают.
Павел понимал это. Сопротивлялся.
Но все равно, он чувствовал себя до жути неуютно. Хотелось, чтобы все поскорей кончилось.
Голос прозвучал неожиданно:
– Что вы можете сказать по существу дела?
И Павел обрадовался, что тишина наконец-то нарушена:
– Это ошибка! Страшная ошибка, но нашей вины нет! – выпалил он, и через мгновение понял, что все же пошел на поводу у этих людей, сделал то, что они от него ждали. Он открылся им, сам сделал первый – самый главный – шаг; в первую же секунду допроса он с готовностью, с радостью, без принуждения выложил им самое важное, самое искреннее. Отмалчиваться уже не имело смысла.
– Чья это ошибка?
– Я не могу сказать. Полковника, командования. Нас посылали в пещеру, на верную смерть.
– Вы отказались выполнить приказ?
– Нет! Не совсем так! – Павел сбился, заторопился, пытаясь исправить положение. – Сначала мы не отказывались. Мы бы пошли туда. Но полковник ударил капрала Буасье, а потом выстрелил в Курта, а потом его люди сожги…
– Вы не выполнили приказ?
Павел осекся. Посмотрел на дознавателя, попытался разглядеть его лицо, глаза. Но нестерпимо яркий свет слепил, свет прятал часть комнаты, разделял ее на две неравные половины. В одной был Павел, в другой – все остальные.
– Вы не выполнили приказ, – в голосе звучало утверждение.
Павел не нашелся, что возразить.
– Вы можете сказать, кто убил полковника Росшилда?
– Я не видел. Стреляли все.
– Вы лично стреляли в сторону полковника?
– Я стрелял по его солдатам. Я защищался. Они жгли нас из огнеметов.
– Скажите, рядовой, это была запланированная акция?
Павел дернулся, чувствуя как кровь приливает к лицу. Он хотел было гневно запротестовать, возмутиться, но вдруг подумал, что именно для этого и прозвучал провокационный вопрос. Павел опустил глаза, несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул. Покачал головой:
– Нет… – Он замолчал.
Люди за столом молчали тоже, словно ждали пояснений. И Павел, поколебавшись, все же сказал:
– Вы же, наверняка, видели записи. Все получилось спонтанно. Это была ошибка. Катастрофическая, фатальная ошибка.
– Вы помните, кто кричал: «Наших бьют»? – равнодушно спросил дознаватель.
– Нет, – солгал Павел.
– Это вы кричали.
– Да? – Павел изобразил удивление, пожал плечами. – Я ничего не соображал. Я был в состоянии аффекта.
– Тем не менее, вы довольно метко стреляли.
– Трудно было промахнуться.
– Вы знаете, что убили троих гвардейцев?
– Лично я?
– Ваше подразделение.
– Наших погибло больше.
– Это вас не оправдывает.
– А я не оправдываюсь! Я говорю, что произошла ошибка. Да, мы виноваты. Но не по нашей вине началась эта перестрелка!
– Гвардейцы выполняли приказ полковника. Вы же отказались выполнить его распоряжение.