Гонка века. Самая громкая авантюра столетия - Николас Томалин

Все было готово для окончательного признания. Кроухерст сидел за столом в каюте, который по-прежнему был усеян радиодеталями, использовавшимися во время ремонта приемника. Хронометр Гамильтона лежал перед ним и исправно шел, тикая. Вероятно, он показывал неточное время, но это уже не имело никакого значения. Все, что нужно было знать Кроухерсту для обратного отсчета до момента своей смерти, – сколько конкретно минут и секунд проходило. Он ясно видел барометр на передней переборке. Раскрытый журнал с чистыми страницами лежал перед ним, ожидая новых записей. Кроухерст вывел второй заголовок, чтобы все было абсолютно правильно:

Под этим заголовком он провел по линейке три параллельные вертикальные линии с левой стороны страницы, как обычно делал при внесении навигационных данных. При обратном отсчете сюда будут заноситься значения времени с хронометра, точно отмеривающего минуты и секунды, которые Кроухерст отвел себе для окончательной исповеди. Пять минут и сорок секунд спустя после написания заголовка моряк зафиксировал первую мысль:

Первая фраза похожа на отсылку к его философским размышлениям. Система, которая всегда пытается отторгнуть неподходящие ей объекты – и людей, – виновна в совершении ошибки, и теперь она стремится избавиться от Кроухерста. В конечном счете он виновен в максимально возможной ошибке: попытке сфальсифицировать кругосветное путешествие. При этом он сделает следующий шаг, избавляясь от своего опыта, и попадет в более подходящую ему систему, где сможет стать истинно самим собой. Барометр – еще один символичный прибор – показывал, что погода, совершенно спокойная в период откровения, теперь менялась. Пришло время покинуть этот мир.

Все великие книги, раскрывающие мудрость Христа, Галилео, изменили свой смысл, как только откровение Кроухерста стало известно миру. Благодаря «импульсу» система знаний человечества была реорганизована.

На первый взгляд это всего лишь новая версия афоризма «Откладывание – враг времени». Возможно, когда человек не спешит принимать решение, он замедляет ход времени, а когда действует, ход времени, наоборот, ускоряется. Колебание отнимало время, действие прибавляло его. Развивал ли тут Кроухерст идею – вопреки неумолимому ходу своего хронометра, – что именно его колебания замедлили ход времени и его часы, а его панические порывы заставили все события ускориться, и слишком сильно? Думал ли он о собственных колебаниях, пока шел обратный отсчет?

Здесь все туманно. Может быть, Кроухерст думал о своих откровениях, записанных в судовых журналах, и надеялся, что поддельная суть его «работы» не так уж и важна?

Кроухерст, конечно, был отшельником, познавшим истину в ходе длительного вынужденного колебания. «Теряя» время, он познал его истинную природу.

Через десять секунд он записал странный скомканный абзац, который, вероятно, помимо всего прочего, был личным признанием в одной из наиболее характерных для него слабостей.

Что было его «глупостью, ушедшей «дальше» в воображение»? Может быть, он имел в виду свою старую привычку бросать неудавшееся или зашедшее в тупик дело и переключаться на новые задачи? Эту черту мы отмечали неоднократно, а теперь в ней признался и сам яхтсмен. Это было «неверное решение». Из-за него теперь нельзя было «просчитать» (измерить) время. Все протекало не так уж идеально, как он представлял себе. Все его часы вышли из строя.

Все это было очень запутанно. Кроухерст сначала успокаивал себя тем, что все его часы шли неправильно. Тот факт, что часы не были точно настроены, не имел значения, потому что они использовались лишь для того, чтобы отсчитывать минуты и секунды до момента его воздаяния. В любом случае в теории относительности разграничение не имело смысла. Он попытался определить цель своего путешествия и своего откровения, но не смог. Он настолько запутался, что почесал голову в замешательстве, что смутило его.

Человеческое животное, пребывая в замешательстве, поднимает свою руку – руку животного, чтобы почесать голову, в которой содержится разум. На полях, где отмечалось показываемое хронометром время, Кроухерст написал: «Не очень-то правильно?» И повторил эту фразу в тексте. Он записал время в середине фразы, как будто его возбужденный разум стал связывать время и мысли еще более тесно, по мере того как он пытался излить душу. Теперь уже аккуратно отчерченные поля не отделяли одно от другого.

Затем Кроухерст начал новую страницу и теперь уже творил в другом стиле. Тут не было полей, а символы времени были не так уж важны. Пока что исповедь не очень-то удавалась. Он завяз в болоте логических рассуждений. Зло… выбор… символы – все это лежало ближе к сути его текущих проблем (вопросов, требующих разрешения), которые действительно тревожили его. Как бог, он стоял над традиционной моралью и знал об этом. Однако ему по-прежнему предстояло сделать ужасный выбор – выбор, который обескураживал его на протяжении всей работы над заметками. И пока он философствовал о времени, можно было отложить момент принятия решения.

Этот выбор заключался в следующем: какие материалы оставить на борту «Teignmouth Electron» после того, как он покинет яхту? Вариантов было немного. С одной стороны, он мог уничтожить Журнал № 2, где были задокументированы его путь по Атлантическому океану, тайная высадка на берег в Рио-Саладо и признания, сделанные сейчас, и оставить на борту один только Журнал № 4, где были изложены детали подделанного путешествия (вполне вероятно, что они могли бы и прокатить). Никто не будет тщательно проверять записи мертвого яхтсмена. А значит, он умрет героем, станет «скрытым» богом (что ему позволяла сделать природа), и в таком случае его семья будет избавлена от позора и страданий. Однако если выбрать этот вариант, его откровения будут потеряны, и человечество так и продолжит жить дальше, не узнав великой истины – люди так и останутся обезьянами с компьютерами в головах.