Гонка века. Самая громкая авантюра столетия - Николас Томалин

Это последние слова, которые Кроухерст написал в своих философских заметках, и, вполне вероятно, последние слова, которые он вообще занес на бумагу. Их смысл, очевидно туманный, можно вывести из предыдущих записей: «вывод», который Кроухерст вынужден сделать, – он должен покончить с собой. Машина, которая не может работать без сбоев, – это он сам, разбитый и показывающий неправильные данные механизм, подобный его испорченному навигационному хронометру. А проблема человека состоит в том, что он относится к жизни очень серьезно, до глупости, и одновременно слишком боится расстаться с ней.

Страницы, на которых записаны эти фразы, покоробились от влаги. Возможно, это высохшие капли слез, но скорее всего просто морская вода.

Дональд Кроухерст потерял всякое представление о времени. Что бы он ни делал, чем бы ни занимался – спал ли, корпел ли над заметками или обдумывал свои дальнейшие намерения, – он совершенно не имел понятия о том, что происходило вокруг него. Он давно перестал заводить как наручные часы, так и хронометр Гамильтона, и оба прибора вскоре остановились. Он с трудом мог вспомнить, какой сегодня день недели. В какой-то момент яхтсмен очнулся и принялся старательно возобновлять утерянные связи с реальностью. Открыв Журнал № 2, он проверил дату последней записи, сосчитал в уме прошедшие дни и ночи, а потом написал на первой из трех оставшихся пустых страниц прямо перед уличающей его подлог записью о путешествии вдоль побережья Южной Америки:

Он по-прежнему не имел представления, который сейчас час. На улице было светло как днем, но, выйдя на палубу, моряк тотчас же увидел полную луну, висящую низко над горизонтом. В навигационных альманахах имелись специальные таблицы, где можно было посмотреть час захода Луны. Он вернулся в каюту и вычислил, что сейчас должно быть 4.10 утра по Гринвичу или 5.10 по стандартному британскому времени, которого он придерживался на борту, так как это было удобнее для приема передач «ВВС». Он зафиксировал и эти данные в своем судовом журнале:

Потом он стряхнул с себя апатию и полностью пришел в себя. Все это было абсолютной нелепостью: снаружи сиял ясный день, а солнце стояло высоко в небе. Очевидно, время «5.10» было неправильным. Он снова заглянул в альманах. Значения, которые он отметил, были не временем захода Луны, а моментом ее прохождения через меридиан – ее наивысшей точкой на небе. Более нелепой ошибки нельзя было себе даже представить. На самом деле сейчас было 10.00 утра. В раздражении Кроухерст взял большой черный карандаш и жирно вывел:

А под этой записью, чтобы уж быть до конца точным (вовремя вспомнив, что в июне 30 дней, а значит, сегодня 1 июля), он с новой строки нацарапал:

Как же могло случиться так, что он, Кроухерст, идеально точный вычислитель, прекрасный и блестящий измерительный инструмент, машина, которой были известны самые сокровенные тайны времени, допустил такую непростительную ошибку? Да еще к тому же в тот миг, когда он оказался в плену тикающих часов, отсчитывающих секунды до момента, когда он должен стать космическим существом? Отладив себя и свои часы, Кроухерст начал писать завещание. Данная работа представляет собой стенограмму бессодержательных, бредовых мыслей, обуревавших яхтсмена на протяжении последних 80 минут его жизни. Ее также можно назвать своего рода признанием, насколько можно судить о содержании из путаных, сбивчивых фраз. Создается впечатление, что слова, будучи перенесенными на бумагу, тут же обретали некую символическую власть над моряком: он также совершил «максимально возможную ошибку» и в настоящий момент пытался определить свое «фактическое положение».

Перед тем как предложить свою версию расшифровки записей Кроухерста, мы должны предупредить читателя. Ранние философские заметки моряка, несмотря на их трудность и туманность, поддаются логическому осмыслению и интерпретации. Но к описываемому моменту он уже настолько сильно погрузился в глубины безумия, что выражался на языке, который понимал только он один, поэтому смысл его фраз можно вывести лишь умозрительно, при помощи догадок и предположений. Наше толкование его «завещания» теперь должно больше основываться на впечатлениях, а не на конкретной информации и фактах.

Ранние записи Кроухерста представляют собой типичный пример классической паранойи, психического расстройства, при котором бредовые идеи складываются в сложную, запутанную систему. Несмотря на то что такие идеи основываются на ошибочных предположениях, структура мыслей параноика имеет четкую внутреннюю логику и связность. В то же время личность пациента остается в большей или меньшей степени нетронутой болезнью. В большинстве случаев бредовые идеи приводят к развитию мании преследования, но, как в случае с Кроухерстом, параноик может также страдать манией величия, воображая себя великим математиком или философом, или же вторым мессией. Пациент также может, если его убедить в том, совершать и разумные действия, как поступал Кроухерст при передаче радиосообщений.

Однако для бредовых состояний нехарактерно оставаться на одном уровне. Личность больного со временем претерпевает все бо́льшую дезорганизацию, а мышление странным образом разупорядочивается. Письменная речь параноика уже не несет в себе послания, не содержит смысла: идеи связываются нелогично, различные темы проникают друг в друга, а абстрактные термины приобретают какое-либо особенное, конкретное значение. Все это в сочетании с бредом является симптомами параноидальной шизофрении, и поздние философские записи Кроухерста показывают возрастающую тенденцию в данном направлении.

Последнее завещание Кроухерста чрезвычайно сложно из-за бесконтрольного использования различных уровней смыслов, выраженных на собственном, символичном языке яхтсмена. Находясь в плену бредовых идей, Кроухерст более чем когда-либо поражал умением острить. Он говорил как будто от лица трех людей одновременно. Прежде всего он выступал как критик и правщик самого себя, словно был часовым механизмом; во-вторых, он был мореходом, устанавливающим свое «фактическое положение», отклонение от курса ввиду неправильных показаний времени и астрономических замеров; в-третьих, он видел себя шахматистом, ведущим партию против Бога и находящимся в таком безнадежном положении, что был вынужден капитулировать. Все три концепции были неразрывно связаны друг с другом.

Но находясь во власти шизофренического умопомрачения, Кроухерст не просто играл в остроумную игру слов, сконцентрированную вокруг его бредовых идей. Это занятие было для него нечто большее. Он выказывал желание рассказать все начистоту, выражал заинтересованность донести правду до людей. После того как он закончил свое завещание, яхтсмен решил умереть. Никто не может описать точные обстоятельства его смерти по той простой причине, что рядом с ним в тот момент никого не было. При реконструкции событий мы основывались на подробном изучении судовых журналов и наличии (или отсутствии) определенных важных объектов на борту «Teignmouth Electron». Некоторые описательные сцены обоснованы в меньшей степени, чем другие, но что касается центрального тезиса, насчет него у нас нет никаких сомнений. Тот факт, что Кроухерст решил свести счеты с жизнью, необычайно основательно подкрепляется доказательствами, содержащимися в его записях, и прочими уликами, которые нам удалось обнаружить.