Принц вечности - Михаил Ахманов

– А я не люблю топор, и предпочитаю свежий морской ветерок. Чего ты хочешь, ворон? Выбрать и место, и оружие?

Тассит нахмурился, но промолчал.

– Скажи, - Дженнак вытянул руку, и белые перья его убора коснулись плеча Оро'минги, - скажи, почему затеял ссору со мной? С посланцем, пришедшим на совет, сидящим под символом перемирия? Почему, оскорбив меня, бросил вызов? Отчего не хранишь свою сетанну? Хочешь отомстить за брата? Но он пал в честном бою, и за победу над ним я заплатил дорогой ценой… А сейчас мы не воюем, и хоть мы не братья, но родичи, ты и я; ведь кровь светлорожденных так перемешалась, что ни одному аххалю не исчислить, чего в тебе больше, от Одисса, от Мейтассы или от иных богов. Это не мешает нам сражаться в дни войны, но сдерживает от деяний недостойных - таких, как подлое убийство или поединок с тем, кто возвещает мир.

Оро'минга насупился еще сильней, упрямо стиснул кулаки и сжал челюсти; его красивое лицо вдруг стало походить на маску Тескатлимаги, древнего бога-ягуара.

– Я бросил вызов не посланцу, - произнес он, - и я не собираюсь мстить за брата - он сражался, он был слабей тебя, и он погиб. Причина иная… Помнишь ли наш разговор о пруде, отражавшем сперва мои черты, а потом твои? Так знай, я вызвал светлорожденного Дженнака, посягнувшего на мой водоем!

– Глупая причина. Придумай что-нибудь получше.

– Придумаю. И скажу… скажу, любуясь, как меркнут твои глаза! Там, на Прибрежной дороге, где веет свежий морской ветерок!

Оро'минга резко повернулся и вышел, оставив Дженнака в одиночестве, среди гранитных колонн, светильников и ковров. Два ковра, цветов Сеннама и Тайонела, оттенков Одисса и Арсолана, казались самыми обычными, напоминая о желтизне песков, об алых зорях, о свежей зелени и необъятной морской синеве; третий, черно-белый, был словно грань между жизнью и смертью. Дженнак долго разглядывал его, размышляя о всяческих знаках и символах: о храме Вещих Камней, что являлся символом веры и единения Эйпонны; о Книгах Чилам Баль, что крепили эту веру; об оттенках, избранных каждым из богов и отражавших их сущность; и о своей яшмовой сфере, способной открыть утаенное за частоколом слов. Мысленно он одарил ею Оро'мингу и подумал, что тассит не так уж прост, что за тщеславием и упрямством могут скрываться хитросплетения расчетов, и собственных Оро'минги, и тех, что сотканы Оро'сихе и Тегунче.

Зачем его сюда привезли?.. - мелькнула мысль. Зачем усадили на ковер переговоров, где место лишь опытным и мудрым? Зачем он тут, тридцатилетний воин, первый боец Мейтассы? Чтобы встретить другого бойца, героя легенд, победителя демонов и океанских пространств, столп Дома Одисса, о коем сложены легенды?

Некоторое время Дженнак размышлял об этом, но вскоре веки его сомкнулись, и черная тасситская половинка ковра обратилась шелковым занавесом Чак Мооль. На фоне его, как бывало не раз, мелькали знакомые лица - ахау Джеданны, умерших братьев, Унгир-Брена, О'Каймора и иных людей; потом он узрел милые черты чакчан, своей ночной пчелки - она улыбнулась ему, нахмурилась, сделала строгие глаза, свела брови и покачала головой, будто призывая к осторожности. Губы ее дрогнули, зашевелились, и Дженнак прочитал: кто убережет от предательства?

Ты!.. - хотел он крикнуть, - ты!.. - но Вианна уже исчезла, а вместо нее, в разрыве черного занавеса, возникли зеленый берег, синее море и множество кораблей, целый флот, плывущий прямо к нему. Это видение было кратким, очень кратким, но Дженнак заметил блеск метателей, тысячи взмывших над водою весел, палубы, переполненные людьми, какие-то плотные связки - стрелы?.. дротики?.. - уложенные вдоль бортов. Еще ему показалось, что час был ранний и солнце восходило за его спиной; значит, корабли шли с запада на восток.

Из Кинапе в Цолан! Из Коатля в Юкату!

Скрипнув зубами, он прошептал:

– Кто убережет от предательства?

Потом быстро направился к выходу, пересек двор, не замечая улыбок прелестной Ице, махавшей смуглой ручкой с террасы, бросил взгляд на солнечный диск, прикинул, что до Вечернего Песнопения осталось пол-кольца, и нырнул в полумрак и прохладу хогана. Все его люди были здесь, собравшись тесным кружком у лестницы: сказитель что-то наигрывал, лаская лютню быстрыми пальцами, сеннамит перебрасывал с ладони на ладонь кривой майясский нож, а Ирасса с заметным отвращением принюхивался к кувшину с местным пивом, которое в Цолане готовили не из проса, а из пальмовой коры и мякоти кактуса.

Дженнак остановился перед ними и сказал:

– Завтра на рассвете я бьюсь с Оро'мингой, сыном Оро'сихе. Ты, Ирасса, пойдешь со мной. Там найдется тасситский воин и для тебя.

Молодой телохранитель хищно оскалился и отодвинул кувшин, а Уртшига, не прекращая свою игру с ножом, буркнул:

– Я тоже пойду с тобой. Куда ты, туда и я. Отец Грхаб и брат Хрирд не велели оставлять тебя без присмотра.

– Пойдешь, - успокоил его Дженнак, - но не сразу. Как настанет ночь, пойдешь к нашему кораблю и передашь Пакити, чтобы слушал с рассветом барабан. Будет одно слово и прилетит оно издалека, за пятьдесят полетов стрелы; и пусть Пакити и все сигнальщики на борту слушают ушами псов. Ясно?

Уртшига кивнул. Нож метался в его руках.

– А слово будет таким: Джеданна! Имя отца моего, ушедшего в Чак Мооль. И как Пакити его услышит, должен он послать на берег три тарколы воинов, и ты, Уртшига, поведешь их к Великому Храму; я же буду ждать вас там на ступенях. А Пакити пусть выходит в море и встретит там галеры из Кинапе: на каждой два метателя, сотня гребцов и две сотни тасситских воинов. Пусть Пакити не шлет им сигнала ни барабаном, ни горном, а сразу начинает стрелять; и пусть не жалеет он "Хасс" и не думает, что выйдет живым из того боя. Галер - тридцать, и я желаю, чтобы половина до цоланских причалов не дошла. Ты понял, Уртшига?

Сеннамит снова кивнул. Майясский клинок теперь стремительно вертелся вокруг его запястья.

– И еще скажи Пакити и всем, кто будет биться на палубах "Хасса", что я, Дженнак, сын Джеданны, желаю им легких путей в Великую Пустоту. Пусть идут они туда мостом из радуги, тропою лунного света, лестницей из утренней зари!

– Ай-ят! - откликнулись Ирасса и Уртшига, а лютня сказителя вдруг исторгла тревожный и грозный аккорд.

– И это все, что ты должен сделать, Уртшига; а потом придешь к храму, чтобы умереть рядом со мной. Ирасса… - Дженнак повернулся к юноше, положил ладонь на его светлый затылок. - Ты пойдешь сейчас в стойла, скажешь, чтобы приготовили самую легкую и быструю колесницу, выбрали самых лучших быков…

– Прости, мой лорд, я с быками лучше управляюсь, когда они поджарены на вертеле. А вот видел в стойлах хозяина нашего Чучуна-Тюна двух лошадей иберской породы, рыжих, с красными гривами… Почему бы нам их не оседлать?

– Лошадей? - Дженнак был поражен. Выходит, и древний Цолан уже обзавелся лошадьми! Подарок судьбы, не иначе: промчаться рыжим вихрем по Прибрежной дороге, а оттуда - к храму…