Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Деньги или жизнь? — угрожает бандит, и Джек, выдержав невероятно долгую паузу, отвечает:

— Я думаю, я думаю.

Следуя по маршруту доставки и перебирая в уме различные варианты, я думал, что следует взвесить реальные возможности. Каждый раз я заставлял воображение заходить все дальше и дальше в цепи предполагаемых событий. Мой отец слишком хитер, чтобы не заподозрить подвоха. В этом не приходилось сомневаться. Он вряд ли будет рассматривать похищение как простое совпадение. Слишком удобный случай, чтобы выманить деньги. Однако у матери никогда не возникнет никаких подозрений — не важно, какой бы невероятной ни выглядела опасность для моей жизни и благополучия. Она начнет плакать, опустит рукава платья и, заламывая руки, станет ходить за отцом по всему дому. Она примется умолять его на немецком языке, будет становиться на колени, плакать, рыдать, кричать. И в конце концов он сдастся. Он расстанется с деньгами, не переставая в то же время подозревать, что они являются ценой, назначенной мной за его спокойствие.

— Скорее всего получится так, как я уже говорил. В конце концов он заплатит, а я окажусь с тем же, с чего и начал. Вряд ли здесь можно что-то придумать.

— О, выход всегда есть. Остаются лишь детали, — добавил Эдгар с таким видом, словно жизнь не состоит из конкретностей.

Я сел в кресло, стоявшее в гостиной, и почувствовал под собой пружину, которая выскочила наружу.

— Ну а если честно? Неужели вы и вправду думаете, что мне стоит пойти на это?

— Сет, не буду скрывать от вас свои истинные мысли. Думаю, вы должны принять участие в вооруженной борьбе на стороне народа. Однако я не настолько глуп, чтобы полагать, будто взрыв народного недовольства произойдет в настоящий момент. — Он подобрал с пола плюшевую игрушку Нила и одеяло и положил их на диван, где все еще спал малыш, ничего не ведавший о нашем разговоре, который мы вели приглушенными голосами. — Можно мне рассказать вам одну историю, худшую из всех, что я знаю? Отвратительнейшую. Мне противно даже вспоминать об этом. Однако я должен рассказать ее, чтобы объяснить вам кое-что.

Он сел на ящик из-под молочных бутылок, который служил нам кофейным столиком, и подтянул брюки на коленях. Эти приготовления усугубили атмосферу таинственности.

— Когда мне исполнилось четырнадцать лет, — произнес Эдгар, — мой отец начал брать меня с собой в охотничий клуб «Прекрасная долина». Жизнь на Юге протекает довольно неспешно и имеет одну характерную особенность. Если на площади размером в пятьдесят квадратных миль проживают хотя бы шесть процветающих белых семейств, то они обязательно организуют или охотничий клуб, или сельский клуб, или еще что-либо подобное с пасторальным душком. Что их толкает на это, я так и не смог до конца понять, однако мой отец, как и его отец, состоял в таком клубе. И днем по субботам, когда рабочая неделя заканчивалась и он готовился к нашему священному дню отдохновения, в общем, нашей субботе, которая у христиан бывает по воскресеньям, он отправлялся в клуб и накачивался теннессийским виски до самого заката, пока не напивался вдрызг. Я всегда очень смущался, когда видел отца в таком состоянии. Его лицо наливалось красным цветом, ярким, как герань. Это было вопиющим нарушением его собственных религиозных принципов, однако отец ни разу не раскаялся в этом и даже ни единым словом не выразил сожаления. Мне очень не нравилось ездить с ним, однако я вырос в такой семье, где принято было говорить: «Да, папа», — если тебе что-то приказывали, и я часто сопровождал его по субботам. Наверняка отец делал это с целью воспитать меня в духе собственных традиций, привить мне вкус к ним. Я должен был впитать их в плоть и кровь, наблюдая за тем, как здоровенные детины с характерными кличками Медведь, Псиное Рыло и Билли Скат пьют бурбон с мятой и сахаром и хвастаются оленями, которых им удалось подстрелить, и женщинами, с которыми они переспали. Банально до тошноты, не так ли?

Рассказывая эту историю, Эдгар погрузился в свою стихию — во всех смыслах. Изменился его лексикон, и более отчетливым стал акцент. Я догадывался, что он рассказывал эту историю не один раз и с каждым разом все более совершенствовал мастерство, однако Эдгар сумел овладеть моим вниманием, и я быстро кивнул ему, соглашаясь с ним и ожидая продолжения.

— Так вот, клуб находился на окраине маленького городишки Оверлук, и на обратном пути нужно было проехать через весь город. Он ничем не отличался от большинства южных городков: белые и цветные кварталы, а между ними железная дорога. Там даже уличного освещения не было, потому что мы не попали в программу сельской электрификации. И вот в один из таких вечеров мой отец напился до беспамятства, став красным, как те грязные дороги, — видно, выпитое нагрело его, как уголья в печке. Он сел за руль и, вылетев на скорости из-за угла, врезался прямо в лоб какому-то старому драндулету, который стоял, как и положено, под знаком, разрешающим парковку, в квартале для цветных. Должен сказать, нам здорово досталось, мне и моему папаше. Он стукнулся головой о ветровое стекло и расцарапал лоб. Из раны потекла кровь, заливая глаза. Когда мы в конце концов все очухались и выглянули наружу, то увидели, как из машины вылезает какой-то негр, натуральная деревенщина в клетчатой рубашке и промасленном комбинезоне. Бедняга выходит вперед и в бессильном ужасе и изумлении взирает на кучу металлолома, в которую в один миг превратился его «форд». Всю переднюю часть машины вмяло внутрь, а из искореженного радиатора с жалобным свистом вырывалась тонкая белая струйка пара.

И как всегда, по закону подлости, который, как видно, в Оверлуке действовал безотказно, на улице в тот момент не оказалось ни одного свидетеля происшествия. Ни души, кроме этого бедолаги, моего папаши и меня, который видел, как отец вывернул из-за угла на такой скорости, словно за ним гнался сам дьявол. Отец вышел из машины и подошел к этому человеку — он был мне незнаком, просто какой-то насмерть перепуганный черный парень. Так вот, отец посмотрел на него, показал на свою голову и сказал: «Ниггер, видишь, что ты натворил? А теперь у тебя есть одна минута, чтобы сбегать за ребятами, которые живут поблизости, и с их помощью отволочь эту рухлядь в сторону и дать мне дорогу, иначе я позову Билла Клейберга, и тот задаст тебе жару».

Вообще-то, если рассуждать теоретически, я должен был бы привыкнуть к этому. Мне даже не передать словами, как дурно мой отец обращался с издольщиками. Когда я был еще малышом, один парень по глупой случайности убил корову. Мой отец, шериф Билли Клейберг и еще несколько белых связали этого парня по рукам и ногам и окунали в реку, держа под водой по нескольку минут так, что тот чуть было не захлебнулся. Естественно, несчастный быстро сознался в убийстве коровы и согласился, чтобы ее стоимость вычли из той жалкой суммы, которая называлась его зарплатой. Однако здесь была не плантация, это был город, где мой отец еще держался в кое-каких рамках. Но он не мог не показать своего истинного лица. И стоял там и грозным взглядом окидывал этого беднягу, сверху вниз и снизу вверх. А тот, наверное, думал: «Неужели такое может случиться? Неужели этот пьяный в стельку белый, от которого разит так, что в пяти футах от него нельзя стоять, неужели он выскочил из-за угла и, расколошматив вдрызг мою машину, на которую я с таким трудом скопил деньги, не возместит мне ни цента? Может ли он поступить так со мной, или все же в мире есть справедливость, хотя бы мизерная ее часть, которая не даст этому свершиться?» И затем он посмотрел мимо моего отца и заметил меня на переднем сиденье. Наши взгляды встретились. В его глазах не было мольбы, потому что этот человек был достаточно умен и наверняка обладал чувством собственного достоинства. Он смотрел и как бы спрашивал меня взглядом: «И ты тоже? Ты гоже принимаешь во всем этом участие? Неужели этому никогда не будет конца?» Я понял, что он хотел, и мой папаша тоже. Он сказал: «Не смотри на него, он видел то же, что и я». А я не сказал ни слова.