Аракчеев - Владимир Томсинов

Граф Аракчеев получил от службы все, что только мог от нее получить, — власть, богатство, славу. Но и потерял при этом немало. В отношения его с братьями и другими родственниками после того, как взошел он на вершину власти, вдруг влилось нечто холодное, расчетливое, чуждое обычным родственным связям. Власть, которую он приобрел, была воспринята его родственниками как чаша круговая — обносить их и делиться с ними стало, в их представлении, главной его обязанностью.

Просили в большинстве своем чины и должности. Причем обращались с просьбами часто не к самому Аракчееву, а к его матери. А Елисавета Андреевна, в свою очередь, переадресовывала полученные ею просьбы сыну-сановнику. «А сего дни я нахожусь в Гарусове, — писала она своему Алексею 12 сентября 1810 года, — и сей час спешу ехать в Курганы. И при оным прошу тебя, мой батюшка, о неоставлении твоими отеческими милостями сего подателя Алексеева, о котором я уже лично тебя милого друга моего просила, чтоб поскорее произвести его в офицерский чин». Алексей Андреевич не отказывал матери в таких просьбах, но очень гневался на тех, кто беспокоил ими Елисавету Андреевну, если претендент был недостоин чинов и должностей. «Я недоволен вами, что вы беспокоите своими пустыми просьбами мою матушку, вы бы могли сами ко мне написать, и я бы вам написал, — укорял он Авдотью Ивановну Корсакову. — Меньшего вашего сына я определил в артиллерию, а большему сыну офицерского чину дать невозможно, ибо он совершеннейший лентяй и болезнь свою сам нарочно приписывает, он мог бы служить и очень хорошо, а видно хочет быть в деревне пастухом, то может быть в оном звании и без офицерского чина и впредь более об нем ни меня, ни матушку прошу не беспокоить, а надобно знать вам честь, я и так вам много сделал».

Дальний родственник графа Аракчеева Николай Васильевич Аракчеев служил офицером в Киеве. Осенью 1810 года он обратился к графу с просьбой оказать содействие в получении должности в Петербурге. Алексей Андреевич ответил на эту просьбу решительным отказом, заявив в своем письме к нему (от 12 октября): «Никак не желаю иметь шалуна и пьяницу моей фамилии в Петербурге, почему и советую вам или быть в армии, где хотя так же нехорошо быть нехорошим, но что делать, это еще сносно, ибо за глазами столицы, или еще того лучше, оставить вам совсем службу и удалиться в деревню и дать время пройтить летам, в кои бывают шалунами молодые люди. Вот, братец, вам мой совет, от которого я не откажусь, и здесь вам в Петербурге жить не соглашусь, да и пророчествую, что естли вы не оставите службы, то будете несчастливы, не забудьте онаго письма, оно пригодится вам вперед». Николай Аракчеев, не получив еще этого письма, послал 5 октября из Киева новую просьбу своему сановному родственнику об определении на службу в Петербург. Граф Аракчеев ответил на нее еще более резко: «Нет надобности объяснять, что вы желаете невозможного и я вам в оном отказываю, да мне даже мудрено кажется, как вам сие и в голову могло придти. Я пребуду к вам с почтением тогда, когда вы исправите свое поведение, которое теперь марает всю нашу фамилию».

Однако Алексей Андреевич не подозревал тогда, что все эти возможные угрозы для его репутации ничто по сравнению с той, которая росла вместе с Мишей Шумским.

***

Год 1812-й начался для Аракчеева как обычно. В первые два месяца ничто не предвещало перемен в его судьбе. Однако в марте случилось событие, ставшее предвестьем их: 17-го числа из Петербурга в Нижний Новгород был выслан государственный секретарь Сперанский. Повсюду тотчас распространился слух об измене, но внимательные наблюдатели ему не верили и считали высылку Сперанского уступкой императора Александра общественному мнению. Более всех радовалась данному событию столичная аристократия, и это ясно говорило о том, кому в действительности сделал уступку государь, удалив от себя человека, с которым три последних года работал над реформами управления империей. В преддверии военного столкновения с Наполеоном Александр решил пойти на сближение с российской аристократией. «Дерзкий попович» Сперанский стоял заслонкой на этом пути и потому должен был быть задвинут в какой-нибудь дальний угол империи.

Падение Сперанского не могло не насторожить Аракчеева. Граф знал, что его персона досаждает аристократам не меньше поповича-реформатора. О том, насколько велико было в данной ситуации беспокойство Алексея Андреевича за свою дальнейшую судьбу, лучше всего свидетельствуют следующие строки из его письма к брату от 3 апреля 1812 года: «Теперь приступаю вам к описанию, что я думаю известно вам уже выезд из С. Петербурха госп. Сперанскаго и госп. Магнитскаго; на их счет много здесь говорят нехорошаго, следовательно естли ето так, то оне и заслужили свою нынешнюю участь, но вместо оных теперь парьтия знатных наших господ зделалась уже чрезмерно сильна, состоящая из графов Салтыковых, Гурьевых, Толстых и Голицыных, — следовательно я не был с первыми в связях, был оставлен без дела, а сими новыми патриотами равномерно нелюбим, так же буду без дела и без доверенности. Сие все меня бы не безпокоило, ибо я уже ничего не хочу, кроме уединения и спокойствия, и предоставляю всем вышеписанным верьтеть и делать все то, что к их пользам, но безпокоит меня то, что, при всем оном положении, велят еще мне ехать и быть в армии без пользы, а как кажется только пугалом мирьским; и я верен, что приятели мои употребят меня в первом возможном случае там, где иметь я буду верной способ потерять жизнь, к чему я и должен быть готов; вот вам мое положение в ясности». Последняя строка этого письма отражала настроение его автора: «невеселой твой брат и верный друг Граф Аракчеев».

26 марта 1812 года в Комитете министров обсуждалась представленная министром финансов Гурьевым и военным министром Барклаем-де-Толли записка об учреждении в казенных имениях сукноделия. По записке предлагалось завести в Тамбовской и Воронежской губерниях суконные фабрики, положив в основу производства труд казенных крестьян. 20250 ревизских душ планировалось разделить на три части так, чтобы одна часть крестьян занималась сукноделием, а две прочие — прежними работами. На два месяца в году — июль и август — предполагалось останавливать сукноделие, дабы все сообща могли быстрее убрать урожай. Управлять казенными крестьянами, приписанными к суконным фабрикам, должен был, согласно записке, специальный комиссариат. Названные крестьяне не освобождались ни от личных государственных повинностей, ни от обыкновенной крестьянской подати. Последнюю они должны были вносить в казну из суммы денег, заработанных сукноделием. Рассмотрев предложения министра финансов и военного министра, Комитет министров полностью одобрил их и признал за благо поднести составленное ими по данному предмету положение и штаты на высочайшее утверждение Его Императорского Величества.

Председатель Военного департамента Государственного Совета граф Аракчеев, основываясь на сведениях, которые были ему известны по Военному министерству о разных и беспрестанных жалобах крестьян, состоявших при Павловской суконной фабрике, высказал по обсуждавшейся записке особое мнение, отличное от мнения других членов Комитета министров: «Обращение столь знатного числа государственных крестьян в ведение комиссариата, полагаю я, сделает ему совершенное затруднение в управлении оных, не принесет предполагаемой пользы, а огородит и расстроит состояние крестьян. По сим самым причинам я полагаю, что если министерство финансов находит удобность завести суконное изделие в государственных крестьянах, то не новое управление, а оно само может удобнее вводить оное не в виде фабрик, а в виде собственной крестьянской выгоды, которые, оставаясь в прежнем ведении, не столь почувствуют перемену своего состояния».