Расплетая радугу. Наука, заблуждения и потребность изумляться - Ричард Докинз

Отсюда следует, что данный набор фильтров представляет собой своеобразное краткое описание нормы — статистических свойств того мира, в котором животное обитает. Это неврологический эквивалент открытия, сделанного нами в предыдущей главе: что совокупность генов животного представляет собой статистическую характеристику тех миров, где его предки подвергались действию естественного отбора. А теперь мы увидели, что и составные элементы той кодировки сенсорных данных, при помощи которой головной мозг взаимодействует с окружающей средой, статистически описывают эту среду. Они отлажены таким образом, чтобы игнорировать обыденное и подчеркивать нетипичное. Выходит, что наш воображаемый зоолог из будущего, изучив нервную систему неизвестного ему животного и измерив статистические тенденции ее настроек, мог бы реконструировать усредненные характеристики мира, в котором животное обитало, «считать информацию» о том, что в этом мире было обычным, а что — редкостью.

Такие выводы, как и в случае с генами, были бы косвенными. Изучить мир животного в виде непосредственного описания у нас бы не вышло. Скорее мы строили бы догадки об этом мире, исследуя словарь тех сокращений, которыми пользуется мозг, чтобы описывать происходящее. Государственные служащие обожают аббревиатуры вроде ЕСХП (Единая сельскохозяйственная политика) или СФВОА (Совет по финансированию высшего образования Англии), и неоперившимся бюрократам, несомненно, необходим словарь этих сокращений, ключ к шифру. Подобрав такой словарь на улице, вы сможете вычислить, сотрудник какого министерства обронил его, если посмотрите, что за словосочетания удостоились быть там сокращенными по причине их частого употребления. Перехваченный ключ к шифру не является специальным сообщением о мироустройстве, но он представляет собой краткую статистическую характеристику того мира, для экономичного, сжатого описания которого шифр был разработан.

Мы можем вообразить себе, будто каждый головной мозг оборудован хранилищем стандартных изображений, подходящих для имитации самых важных или самых обычных свойств мира, где животное обитает. И хотя я, вслед за Барлоу, всегда подчеркивал, что средством для заполнения этого хранилища является научение, нет никакой причины, по которой некую долю «поставок» туда не мог бы осуществлять и естественный отбор, работающий над генами. В таком случае мы, исходя из логики предыдущей главы, могли бы сказать, что «кладовая» мозга содержит картины из предкового прошлого видов. Мы назвали бы это коллективным бессознательным, если бы данное выражение не было уже слишком скомпрометировано.

Однако по предвзятостям, присущим набору изображений из хранилища, можно будет судить не только о том, какие особенности мира статистически непредсказуемы. Естественный отбор постарается, чтобы этот набор виртуальных образов содержал в себе картинки, имеющие особое значение или особенную важность в конкретном мире данной разновидности животных и ее предков, даже если эти изображения и не слишком типичны. Животному может всего один раз в жизни понадобиться различить какой-нибудь сложный рисунок — скажем, силуэт самки, принадлежащей к тому же виду, — но будет крайне важно именно в этот момент не растеряться. Для человека особенно значимы лица, хоть они и встречаются в нашем мире на каждом шагу. То же самое справедливо и для живущих стаями обезьян. Было установлено, что у обезьян в головном мозге имеется особая категория клеток, которые возбуждаются в полную силу только при виде чьего-либо лица целиком. Мы уже упоминали о том, что у людей с некоторыми точечными повреждениями мозга наблюдается очень необычная — и показательная — разновидность избирательной слепоты. Они не распознают лиц. Они способны видеть — и, судя по всему, нормально — все остальное, они видят также форму лица и его черты. Могут дать описание носа, глаз, рта. Но они не в состоянии узнать в лицо даже своего самого дорогого человека на свете.

Нормальные люди не просто умеют различать лица. Кажется, будто нам свойственно почти что неприличное стремление видеть лица повсюду: где они есть и где их нет. Мы видим их в оставленных сыростью разводах на потолке, в очертаниях холмов, в облаках и в марсианском ландшафте. Многие поколения любителей рассматривать Луну умудрялись, даже пользуясь настолько неблагодарным материалом, углядеть лицо в расположении лунных кратеров. Лондонская «Дейли экспресс» от 15 января 1988 года почти целую полосу посвятила сопровождавшейся кричащим заголовком истории о том, как одна уборщица из Ирландии увидела лик Иисуса на своей тряпке. «Теперь к двухквартирному дому, где она живет, ожидается паломничество… Священник ее прихода сказал: „За 34 года своего служения я никогда не видел ничего подобного“». Прилагающееся фото демонстрирует тряпку с пятнами мастики, отдаленно напоминающими некую рожицу: с одного боку от того, что может сойти за нос, слабо угадывается глаз, а с другого скошенная бровь придает всему этому некое сходство с Гарольдом Макмилланом. Полагаю, впрочем, что должным образом подготовленному уму и сам Гарольд Макмиллан мог бы показаться Иисусом. «Экспресс» напоминает читателям о похожих историях, в том числе о «булочке-монашке», которая выставлялась в одном из кафе Нашвилла, «напоминая лицо 86-летней Матери Терезы», и производила большой фурор, пока «сама престарелая монахиня не написала в кафе с просьбой убрать булочку с витрины».

Рвение, с каким наш мозг норовит при наличии малейшего к тому поощрения сконструировать лицо, способствует замечательной зрительной иллюзии. Возьмите обычную маску с лицом какого-нибудь человека — скажем, президента Клинтона, или что там нынче продают для маскарадов. Установите ее под хорошим освещением и рассмотрите из противоположного конца комнаты. Если маска обращена к вам лицевой стороной, то неудивительно, что она кажется вам выпуклой. Ну а теперь разверните ее и посмотрите с некоторого расстояния на ее изнанку. Большинство людей видят иллюзию сразу же. Если вам она не видна, попробуйте отрегулировать свет. Иногда может быть полезно закрыть один глаз, но это совершенно не обязательно. Суть иллюзии в том, что вогнутая сторона маски кажется выпуклой. Ее нос, брови и губы выпячиваются и кажутся вам ближе, чем уши. Это станет еще поразительнее, если вы начнете перемещаться из стороны в сторону или вверх и вниз. Кажущееся объемным лицо будет поворачиваться вслед за вами каким-то странным, почти волшебным, образом.

Я говорю не о том каждому знакомом впечатлении, когда хорошо написанный портрет следит за нами своим взглядом. Иллюзия с оборотной стороной маски куда жутче. Ярко освещенное лицо как будто парит в воздухе. И мы по-настоящему видим, как оно поворачивается. В моей комнате установлена маска Эйнштейна тыльной стороной наружу, и посетители вздрагивают, сталкиваясь с ней взглядом. Ярче всего эта иллюзия проявляется, если водрузить маску на медленно вращающийся столик. Когда маска обращена к вам своей выпуклой стороной, вы видите, что она крутится в «нормальном», «реальном» направлении. Но вот появляется вогнутая сторона, и в этот момент происходит нечто необычайное. Вы видите еще одно объемное лицо, но движется оно в обратную сторону. И поскольку одно из этих лиц (допустим, настоящее объемное) вращается по часовой стрелке, а другое, псевдовыпуклое, — якобы против часовой стрелки, то выглядит все так, будто то лицо, которое отворачивается от нас, поглощается тем, которое к нам оборачивается. Таким образом, по мере того как вращение продолжается, вы видите, как в действительности впалое, но кажущееся выпуклым лицо движется какое-то время в противоположную реальному направлению сторону, после чего настоящее выпуклое лицо возвращается и его проглатывает. Общее впечатление от этой картины довольно неприятное и остается таковым, сколь бы долго вы ее ни созерцали. Вы не привыкаете к иллюзии, и она не рассеивается со временем.