Массмедиа с древнейших времен и до наших дней - Уильям Бернстайн

Вклад копировальной бумаги и транзисторов в падение коммунизма в Советском Союзе и его восточноевропейских сателлитах не просто кумулятивный. Эти два инструмента позволили организовать политическое взаимодействие, которого никто не предвидел, но которое за несколько десятилетий разрослось и превысило самые оптимистические ожидания угнетенного населения этих стран, а для их правителей обратилось в настоящий кошмар.

Советская аудитория отличалась от Запада, особенно от США, по меньшей мере в четырех аспектах.

Во-первых, в отличие от западных стран, советские люди воспринимали своих писателей и поэтов гораздо серьезнее, те занимают важную позицию в публичном пространстве. Когда политическая воля народа подавляется, ее место занимает литература. Как сказал русский поэт Осип Мандельштам, «поэзию уважают только у нас. За нее убивают. Только у нас. Больше нигде…». Из-за своих сочинений он вскоре и умер.

Во-вторых, руководители Советского Союза ограничивали приток новостей из-за рубежа, а потому советское население стало интересоваться политикой гораздо сильнее, чем американцы (в нашей стране почти никто – даже бывший президент – не отличит Словакию от Словении).

В-третьих, в сталинские времена власть позволяла обыкновенным рабочим больше, чем интеллигенции и партийным чиновникам. К примеру, одной молодой фабричной работнице администрация приказала бесплатно работать сверхурочно. Она повернулась спиной к сидевшим за столом администраторам, задрала юбку и сказала: «Пусть товарищ Сталин и все вы поцелуете меня в зад». Наступило долгое молчание, комиссия побледнела от страха, затем кто-то нервно рассмеялся: «Вы заметили, она без штанишек?»

В-четвертых, после смерти Сталина сделалось приемлемым и даже модным задавать «острые вопросы» на самых высоких политических уровнях и в элитных учебных заведениях. Американский студент Уильям Таубман, по обмену приехавший в начале шестидесятых годов в Московский университет, заметил, что студенты особенно потешались над профессорами, преподававшими марксистскую теорию, и очень уважали тех, кто умными вопросами мог поставить в тупик инструкторов райкомов.

Вместе с радио и с печатными машинами, работавшими от паровых, а потом и от электрических двигателей, происходила более мирная революция – в способах передачи печатного слова. Эта революция сильно пугала коммунистический мир: ведь совершенствовались технологии дешевого механического копирования.

С технической точки зрения, печатный станок – это множительный, а не копировальный аппарат, поскольку он делает множество одинаковых документов с механического шаблона, в то время как копировальная машина изготавливает с оригинала копии, которые могут сильно отличаться между собой. Дешевый ручной труд писцов тысячи лет позволял создавать копии письма, брошюры, книги.

В 1603 году немецкий иезуит Кристоф Шайнер изобрел прибор, основанный на принципах евклидовой геометрии; с его помощью можно было изготавливать более или менее точные дубликаты, также делать их крупнее или мельче оригинала. Этот прибор применялся для письма и черчения. Шейнер назвал его пантографом. В следующие два столетия данное хитроумное устройство привлекло внимание множества изобретателей; его окончательная механическая форма – полиграф – способна выдавать одновременно до пяти копий.

В начале девятнадцатого века труд клерков-переписчиков по-прежнему стоил дешево, а сложные приборы – полиграфы и пантографы – интересовали в основном энтузиастов, таких как Томас Джефферсон, у которого было несколько пантографов. Недолговечность информации в доиндустриальном веке угнетала изобретателя. В письме к историку Эбенезеру Хазарду Джефферсон предавался мечтам:

Время и несчастный случай ежедневно разрушают оригиналы, хранящиеся в наших общественных учреждениях. Последняя война проделала в этом отношении работу веков. Потери невозможно восстановить, но давайте сохраним то, что осталось: не с помощью хранилищ и замков, которые скроют документы от людского взора и доступа, обрекая на пустую трату времени, а с помощью такого числа копий, которые будут надежно защищены от несчастного случая.

Джефферсону наверняка пришлись бы по душе копировальный аппарат и персональный компьютер – устройства, позволяющие почти без ограничений копировать информацию, однако в конце восемнадцатого века в его распоряжении был только пантограф; следовательно, к осуществлению мечты лично он не был готов.

Джефферсон не подозревал, что оказался провидцем. Даже в его времена ученые замечали, что документы желтеют, становятся хрупкими и распадаются; в начале двадцатого века саморазрушение документов приняло характер эпидемии. Многие винили в этом загрязнение атмосферы, результат промышленной активности. Самоучка Уильям Барроу беспокоился, что не сможет сохранить семейные документы. Хотя у Барроу был всего лишь диплом младшего специалиста, он приобрел передовое испытательное оборудование и собрал талантливую команду ученых для решения загадки разваливающихся книг.

Барроу понял, что проблема возникла еще до Гутенберга, в эпоху писцов, пользовавшихся сначала чернилами из сажи и клея, а затем постепенно перешедших к чернильному орешку. Если печатник добавлял в состав краски слишком много дубильной кислоты, та постепенно разъедала страницу. Хлопковых волокон высокого качества становилось все меньше, изготовители бумаги начали отбеливать хлором более дешевые и темные ткани, что добавляло бумаге кислоты, и со временем она становилась все более хрупкой.

Переход от тканей к целлюлозе в 1880-х годах не помог обеспечить целостность книг, поскольку для изготовления бумаги требовалось использование агрессивных химических средств. В конце 1950-х годов Барроу исследовал пятьсот книг, по сотне из каждого десятилетия за период с 1900-го по 1950 годы. Результат исследования ошеломлял: бумага продемонстрировала тенденцию к саморазрушению – новые листы, которые ранее можно было складывать по сто раз, рвались после шестикратного складывания. Барроу в итоге изобрел реставрационный процесс, теперь его метод используют библиотекари всего мира, а еще внес большой вклад в нынешнюю технологию производства стандартной бескислотной бумаги[79].

Современные медиа сталкиваются с более серьезными проблемами. Кинопленка на целлулоидной основе склонна внезапно воспламеняться; а ацетатная пленка страдает от «уксусного синдрома». Термин этот произошел от характерного запаха, сопровождающего распад пленки. Кинопленка «Техниколор», например, за несколько десятилетий выцветала полностью. Историки кино подсчитали, что более 90 процентов немых фильмов и свыше половины тех, что были выпущены после 1950 года, утрачены навсегда. (Вдобавок по меньшей мере столько же фильмов утрачено из-за небрежного хранения.) Наконец, как упомянуто в первой главе, сегодняшние документы, изготовленные в соответствии с цифровыми технологиями, окажутся еще недолговечнее не только из-за ветхости, но и из-за быстрого устаревания форматов данных.