Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы - Петр Константинович Иванов

настроенные» могли мириться с безобразием его обстановки. Кроме студентов, эту пивную посещали женщины Тверского бульвара – самые отчаянные из них. Они шли сюда, привлекаемые атмосферой, насыщенной пьянством, скандалами, безудержным прожиганием жизни. Pendant[104] к этим «кармен» составляли пропойцы и всякий сброд, в изобилии наполнявшие «Седан». Из людей с «определённым» положением пивную посещали швейцары, мелкие чиновники, военные писари и проч. Время от времени сюда заходили женщины высшего общества, любительницы сильных ощущений, желающие узнать «всё», – они заходили, конечно, переодетые и в сопровождении рослых кавалеров.

Настоящей жизнью «Седан» жил вечером. По утрам в нём не было ничего специфического, если не считать студентов-«завсегдатаев», с 9–10 часов уже начинавших своё безумное саморазрушение. Только к вечеру они достигали блаженства небытия, которого так жаждали, а днём сидели мрачные и насупленные, с остатками вчерашнего хмеля в головах и с гадким сознанием своего образа жизни.

Один Пивной Лев нарушал гармонию дневной «седанской» тишины. Он рассказывал анекдоты и старался обратить на себя внимание всех присутствующих, объединить всех своей особой: он любил жизнь общую и терпеть не мог, когда все сидели вразброд за отдельными столиками, пили своё пиво и читали газету. Он подсаживался то туда, то сюда и забавлял посетителей кабачка подвижностью и остротами. Это был студент небольшого роста с громадной шевелюрой светлых волос, с белым лицом, одутловатым, как у больного водянкой, с большими глазами навыкате, самый заслуженный завсегдатай, уже два раза успевший побывать в психиатрической клинике и несомненный кандидат в жёлтый дом[105]. По вечерам он бывал страшен, а утром очень мил и весел. Его любили послушать, да и вообще он слыл за любимца «седанской» прислуги и публики. У него были даже свои поклонники. Служители усердно ухаживали за ним и почтительно величали по имени и отчеству. Это неудивительно: Пивной Лев – человек состоятельный и не одну сотню рублей оставил в «Седане».

– Вы в университете изволите обучаться? – спрашивает приказчик, к которому только что подсел наш герой.

– Естественник 2-го курса, с золотой медалью кончил гимназию. А слышали ли вы, что меня в «Международный» не пускают?

– Каким таким манером?

– Приходит ко мне однажды товарищ в два часа ночи. Нужно водки. Я в «Международный». – Водки! – говорю. – «Нельзя-с, поздно». – Давай водки! – «Нельзя-с». – Давай водки! – Подхожу к аквариуму. – Пивной Лев встаёт и становится в трагическую позу с поднятой рукой. – Расшибу, говорю, давай водки!.. Водки дали, а в ресторан перестали пускать.

– Хе-хе-хе… – смеётся почтительно приказчик, которому Лев рассказывает печальную историю.

Пивная аудитория с удовольствием слушает рассказ о похождениях рыцаря «Седана». Вдохновившись общим вниманием, рыцарь продолжает:

– В «Сан-Стефано» тоже не пускали одно время, да я к знакомому приставу сходил, он мне записку дал «пропускать». – По записке пропускают…

– Сам пристав, – хихикает лавочник. – Сам пристав…

К 6–7 часам вечера физиономия пивной резко изменяется…

…Стеклянная двойная дверь ежеминутно распахивается, впуская всё новых и новых посетителей. Струя холодного воздуха, врываясь в помещение пивной, растворяется в атмосфере пивных испарений, сырости, табачного дыма и человеческого дыхания. Это плотная атмосфера, тяжёлая и удушливая, нависшая непроницаемым, грязным облаком, среди которого бродят человеческие фигуры. Крики, визг женщин, песни, пьяный говор. Какой-то хаос. Словно всё здесь одурманено невыносимой атмосферой. Самая скверная брань застыла в воздухе. Невообразимая грязь всюду. На «мраморных» столиках, на полу, на стульях – разлитое пиво… Мутно, пьяно и омерзительно.

По пивной бродит Лев. Ему уже больше не дают пива. И он ругается какими-то безумными словами, наверное, не сознавая их. Его громадные глаза навыкате мутны и страшны. Он бессмысленно водит ими по сторонам и вдруг останавливает на каком-нибудь из посетителей. Кажется, что Лев не видит ничего, но глаза его упрямо, невыносимо устремлены на вас. И делается жутко от этого взгляда, от этих огромных, бессмысленных, но страшно живых глаз. По временам раздаётся его смех. Он смеётся непонятным смехом замогильного человека. Лев всех затрагивает, но его не смеют тронуть.

– Колька, угости пивом! – пристаёт к нему пьяная женщина с набелённым лицом.

Лев размахивает руками и ругается.

– Угости!

– Оставь его! – кричит один из поклонников Льва. – Убирайся, пока жива. – И, оттолкнув женщину, защитник берёт под руку Льва и уводит его в так называемый «чёртов» угол.

Полутёмный и таинственный, этот угол помещался возле самой стойки и давал тон всей пивной. Отсюда беспрерывно неслись дикие крики, слышались голоса возбуждённых до последней степени людей, отвратительный визг пьяных женщин. Здесь заседали «седанцы» чистой крови. И здесь, наверное, распивали, кроме пива, ещё и водку, а пиво лили исключительно бочонками.

Обиженная защитником Льва женщина пробирается к бледному студенту, сидящему в стороне.

– Коллега, – говорит она хриплым голосом, – пойдём ко мне. У меня чисто, хорошо, не так, как у других…

Но бледный студент не отвечает ей: он не слышит и даже не видит её. Он ничего не слышит и не видит, потому что находится под влиянием наркоза. Опытный человек сейчас бы признал в этом господине «седанского» завсегдатая особого типа. На лице у него ясно написано, что держит его в «Седане». Воздух, тяжёлый для дыхания, но лёгкий для мыслей. Мыслей нет. И даже нет жизни, вместо неё – лёгкий одуряющий пар. Человек забылся в странной полудремоте. Все звуки доносятся издалека, сквозь сон. На всём лежит пелена дали, эта загадочная пелена, обращающая всё во что-то чрезвычайно приятное. Члены скованы сладкой истомой. Лицо бледное, сосредоточенное, в чертах мёртвая неподвижность, только глаза, устремлённые в пространство, лихорадочно блестят.

Этот студент почти вовсе не сходит с места и ничего не говорит.

Рядом с ним сидит субъект в партикулярном пальто и студенческой фуражке – студент старшего курса – тоже завсегдатай. Он пьян, и ему хочется кого-нибудь затронуть.

– Милочки, – говорит он, увидя двух молодых студентов, только что вошедших в пивную в сопровождении старого матёрого студента в поношенном сюртуке на белой подкладке. Очевидно, последний знакомит фуксов с прелестями студенческой жизни, таская их по различным притонам. Все трое усаживаются рядом с пьяным завсегдатаем.

– Мило-очки, – насмешливо тянет завсегдатай, уставясь на молоденьких соседей, – вы милочки, и больше ничего.

Те смотрят на него с жадным любопытством. Но завсегдатаю хочется непременно раздразнить их.

– Сюртук на белой подкладке, – говорит он, указывая на сюртук «просветителя»-студента, и бессмысленно смеётся.

«Милочки» возмущаются. Особенно один из них с детским, миловидным лицом.

– Да знаете ли вы, сколько за этот сюртук заплачено? 10 рублей: его старым купили.

– Ведь вы милочки! – не унимается пьяный.

– Да как вы смеете?

– Оставь, – резонно замечает его старший товарищ.