Это всё ты - Елена Тодорова

разных возрастов. Я так зацикливаюсь, что в какой-то момент, кажется, слышу смех и гомон голосов. Эти звуки так реалистичны, что меня охватывает глубокая печаль.

По тем временам, когда в семье Яна царили мир, добро и любовь.

Удивительно, но побывав лишь во дворе Нечаевых, чувствую это.

– Ничего, если мы войдем через заднюю дверь? Ты не обидишься? – по-своему трактует мое замешательство Ян. – Не хочу обходить дом.

– Конечно, – киваю и позволяю ему увлечь себя дальше.

И только мы попадаем в гостиную, сразу же встречаемся с братьями Яна. Развалившись на диванах, они смотрят на огромном экране красочный и смутно знакомый мне фильм, показывающий плывущих по синей глади воды викингов.

Я успела спросить Яна их имена. Сугубо по возрасту их сейчас определяю.

Первым подскакивает висящий вниз головой семилетний Богдан. За ним резко оборачивается самый старший – Илья. И медленно, будто лениво, обращает на нас свое внимание средний – Егор.

Дежавю. Диссонанс. Остановка сердца.

Ведь эта встреча, реально, будто столкновение с Яном из трех разных периодов нашего прошлого.

Маленький кипучий вулкан. Долговязый, весь покрытый синяками и ссадинами бунтарь. И дерзкий красавчик с глазами дьяволенка.

Смотрю на них и слов не нахожу.

Мне и невыносимо больно, и безумно тепло, и головокружительно волнительно. Сердце сжимается и, оживая, принимается колотиться с такой прытью, словно задача стоит вывалить мне ребра.

– Я должен напоминать, как вести себя с девочкой? – обращается Ян к братьям незнакомым мне, твердым и назидательным тоном.

Егор встает. Илья, не глядя на него, соскакивает следом и за шкирку стаскивает с дивана самого младшего.

– Эй, палехче! – вопит тот, мгновенно вставая в боксерскую стойку и засаживая брату в бок кулак.

– Уймись, – рявкает Илья, почти обрушивая ему на голову растопыренную ладонь. Пока соображаю, что лишь пугает его, сама морщусь и вздрагиваю. – Будешь выдергиваться, не посмотрю, что у нас гости. Перегребу, расплачешься.

– Это ты сейчас расплачешься!

– Богдан, – прикрикивает на него Ян, удивляя меня еще сильнее.

Его голос совершенно иной. Он сильный, тяжелый и по-мужски грубый.

Оглядываясь на него, понимаю, что у меня по спине крупными мурашками спадает дрожь.

Мальчик напряженно вытягивается. Опуская вдоль тела руки, свирепо стискивает кулачки, но замолкает.

– Егор, Богдан, Илья, – напоминает мне имена братьев Ян, небрежно указывая на каждого из троицы. Так же ненавязчиво он указывает на меня, оповещая уже их: – Это моя Ю. Обидите – зарою.

Я, конечно, потрясена таким представлением не меньше, чем парни.

Но полный шок меня охватывает, когда Богдан, махнув мне ладошкой, удирает из гостиной, крича во все горло:

– МАМ! МА-МА! Ян привел девчонку.

– Ебахнуться… – раздраженно прикрывает веки Егор. – Ну, что за орел… – выдыхает со всем презрением. Не сказать, что я с ним согласна, но для себя отмечаю, что Богдан – все-таки не Ян. Последний бы никогда не докладывал. – А вы че тут?.. Она беременна?

– Что? – доносится до меня ошарашенный выкрик женщины. Я ее толком рассмотреть не могу. Звонкий, возмущенный, но при этом невероятно ласковый голос отбирает все внимание: – Ян! Свинюка ты такая! Господи… Я-то святая женщина, я пойму. Ты отцу своему попробуй такие новости сообщить!

Ничто прежде меня не повергало в такое состояние стресса, как разворачивающаяся ситуация. Мальчишки хохочут. Громче всех, конечно, сотрясает воздух Ян. А их мама, кометой пролетев через гостиную, сжимает мои плечи и гипнотизирует меня глубокими темными, божественно добрыми и будто смеющимися глазами.

– Здравствуй, дочка, – выдыхает она значительно тише.

И обнимает меня.

Окончательно смутиться не успеваю. Да в принципе как-либо среагировать возможности нет. Женщина отпускает меня, чтобы переключиться на Яна. При взгляде на него ее улыбка становится шире.

– Паскудные шуточки, – ругает, но сразу за этим следует ее теплый грудной смех. Потрепав и без того растрепанную челку сына, обнимает его с таким умилением, которое лично я в жизни вижу впервые. – Мой мальчик.

– Мам, – так же будоражаще ласково отзывается. – Это моя Ю. Зай, – глядя на меня, топит в той же нежности. – Это моя мама – Милана Андреевна.

– Очень приятно, – шепчу пристыженно, но искренне.

Мама Яна, качнув головой, улыбается.

– Замерзли? – оценивает нашу экипировку. – Придумал ты, Ян, в ноябре на мотоцикле гонять. Еще и девочку снегуриться взял. Вот застудишь, получишь у меня.

– Я грел как мог, мам, – подмигивает мне, а я краснею. – Вот домой привел, чтобы дотопить до нужной температуры.

Братья Яна посмеиваются. Мама только с улыбкой качает головой.

– Голодные? Давайте на кухню.

– Нет… Вовсе не голодные, – тараторю я сипло. – Спасибо большое за приглашение, но я просто хотела вас увидеть…

– Голодные, голодные, мам, – выдает Ян. – Ты пока собери что есть на стол, пожалуйста. Мы переоденемся. Нужно скинуть мотошмот, а то в хате запаримся.

– Ой… – задыхаюсь. – Я не подумала об этом. Мои вещи у тебя в машине. Принесешь?

– Я тебе что-то свое дам. Пойдем, Ю.

Больше ничего возразить не смею, потому как Нечаев просто берет меня за руку и ведет наверх.

44

Умом понимаю, что нельзя…

© Юния Филатова

– Мам, а что, на Яна запрет приводить девчонок домой уже не распространяется? – ехидно протягивает Егор, когда мы с Яном уже доходим до второго этажа.

Шум, с которым возмущенная Милана Андреевна втягивает воздух, до нас тоже долетает.

– Егор! Подлюка ты такая… Девочка тебя слышит! Не позорь меня! – причитает она с той самой потрясающей меня эмоциональностью, выражающей добродушное негодование, снисхождение и милосердие к недостойному, по ее мнению, поведению любимого отпрыска. Это подчеркивают и не совсем явные, едва уловимые нотки смеха. – И не беси меня вот этим своим…

– Хм, чем же, мам?

– Троллингом!

– Хм, ладно. Но что с правилом?

– Егор! Ты разве не в курсе, что Юния – близкий друг Яна? – восклицает, как нечто очевидное. – Они знают друг друга с детства!

– Хах, ничего себе друг! С третьим разрядом!

– Тоже такого хочу! – поддерживает брата Илья.

Я пытаюсь это игнорировать, интуитивно понимая, что у них в доме не порицают за откровенность и каждый волен говорить то, что думает. Но все же…