Жак де Моле. Великий магистр ордена тамплиеров - Ален Демурже

Причины, которыми объясняли это проклятие современники Филиппа Красивого и последних Капетингов, не имеют никакого отношения к ордену Храма. Упоминали бремя налогов и порчу монеты или же гонения на Бонифация VIII и покушение в Ананьи. Эту причину приводит Биллами, вкладывая проклятие в уста епископа Анконы: «Божественное вдохновение подсказывает мне, что за этот грех его постигнет Божья кара, в ближайшее время случатся многие беды и несчастья, которые навлекут позор на него и на его род, так что он и его потомки лишатся королевства».[646] Впрочем, чаще всего проклятие приписывалось самому Бонифацию VIII.

Оно распространилось и на Климента V, когда он начал процесс против тамплиеров. Итальянский хронист из Виченцы Феррето да Феррети, описав Вьеннский собор, рассказывает, как некий безымянный тамплиер, представ перед папой, выразил протест против своего смертного приговора, а на костре провозгласил: «Я апеллирую на твой несправедливый приговор к истинному и живому Богу; через год и один день вместе с Филиппом, тоже ответственным за это, ты предстанешь [перед Ним], чтобы ответить на мои возражения и защищаться».[647] К тому времени события произошли еще недавно — это 1330 год. Эту историю воспроизводили, но не связывали с ней великого магистра. Лишь в XVI в. «смерть Жака де Моле была постепенно выстроена и драматизирована».[648] Тогда в одну его речь на костре собрали всё, что он говорил перед кардиналами и в момент смерти. Первым во Франции вложил в его уста знаменитое пророчество Поль Эмиль [Паоло Эмили] в историческом произведении, написанном по заказу Франциска I и изданном в 1548 г., «Ое геЬиз §ез11з {гапсогит» [Emili, Paolo. Pauli Aemylii Veronensis historic! clarissimi, de Rebus gestis Francorum libri X. Chronicon de lisdem regibus, a Phara-mundo usque ad Henricum II. Parisiis: apud Vascosanum. M. D. XLVIII., 1548.], — перед тем, как взойти на костер, тот проклинает короля и папу и вызывает их на Божий суд; это пророчество будут воспроизводить все историки последующих веков, но у них Моле станет произносить его прямо на костре.

Однако даже это проклятие не лишило Жака де Моле некой анонимности. Можно было рассуждать о тамплиерам и видеть в их осуждении проявление варварства (как это делал Вольтер), не обращая особого внимания на великого магистра. Только к концу XVIII в. и особенно в XIX в. он станет героем. Этим он был обязан не столько измышлениям и фальшивкам, придуманным Фабром-Пеллапра и его друзьями, которые в начале XIX в. основали неотамплиеризм (мнимая хартия о наследовании Лармения, например, — грубая подделка),[649] сколько развитию с середины XVIII в. «национального театра», взявшегося за поиск патриотических сюжетов.[650] Жак де Моле стал одним из героев этого национального театра благодаря Ренуару, чью трагедию «Тамплиеры» с заметным успехом играли во Французском театре в 1805-1806 гг. (в роли одного из главных персонажей выступал знаменитый трагик Тальма).[651] После первого представления «Курьер де спектакль» писал: «Театр с давних пор нуждался в этом национальном сюжете».[652] Сюжет пьесы составлял конфликт между королем, считавшим тамплиеров виновными, но готовым их простить, если великий магистр признает эту вину, и Жаком де Моле, отказывавшимся от этой сделки: «Я бы вас простил. Я предлагаю вам жизнь», — говорил король, но Моле отвечал: «Государь, предложите нам честь».

Успех пьесы часто вызывает к жизни разнообразные театральные шутки, водевили и пародии; успех Ренуара повлек за собой подражания, и в 1807 г. театру Сен-Мартен предложили пьесу под названием «Жак де Моле», но она была отклонена как слишком серьезная для водевиля.

Пьесой Ренуара заинтересовался Наполеон, однако он упрекнул ее в пристрастности к Жаку де Моле: по мнению императора, король выглядел слишком слабым, а великий магистр — слишком безупречным. Мысль Наполеона по сути сводилась к следующему: чтобы трогать публику, трагический герой должен проявлять некоторые человеческие слабости. Он считал, что настоящим героем должен быть Филипп Красивый, который в силу вещей (главные слова во всей аргументации Наполеона и его концепции трагедии) делает то, что делает, потому что иначе не может. Трагическая дилемма для государственного деятеля![653]

Эту пьесу ставили в течение всего XIX в. и издавали в таких популярных сериях, как «Хорошие книги» или «Сто хороших книг по десять сантимов — библиотека для каждой семьи». «Тамплиеры» Ренуара входили в состав четырех названий, представляющих сюжеты из французской истории (наряду с «Жанной д'Арк», «Карлом IX» и «Осадой Кале», а также Расином и Корнелем).[654]

Эта популярность Жака де Моле в XIX в., которой не уменьшила сдержанность историков вроде Мишле, проявилась и в том, что его изображение попало в залы крестовых походов Версальского замка — ансамбль, заказанный Луи-Филиппом. На картине Амори-Дюваля 1840 г. Жак де Моле представлен в виде бюста, а также фигурирует на большом полотне Клода Жакана 1842 г., которое изображает его вступающим во главе своих войск в 1299 г. в отвоеванный Иерусалим.[655] Это, конечно, изображение легендарного события, но основанное на слухе, который в 1300 г. распространился по всему христианскому миру и был связан с наступлениями монгольского хана Газана в 1299-1303 годах. Согласно этому слуху, хан Газан, победивший мамелюков в декабре 1299 г. во втором сражении при Хомсе, при помощи армянских христиан и магистров орденов Храма и Госпиталя якобы отвоевал Иерусалим и вернул его христианам. Лоран Дайе (о котором я уже писал, что заметать следы ему доставляет нездоровое удовольствие) утверждает, что в то время Жак де Моле якобы был одним из трех полководцев монгольской армии и его удостоили чести победоносно вступить в Святой город.[656] Может быть, это утверждение (ложное, но Дайе, обычно более серьезный, выдает его за правду) основано на тексте Тирского Тамплиера, хорошо известном если не современникам, то позднейшим историкам? Я уже объяснял, исходя из корректно датированного текста Хетума из Корикоса, что в Армении Жак де Моле мог находиться в 1298 или 1299 годах. То есть раньше победоносной битвы Газана с мамелюками. Вот что пишет Тирский Тамплиер: «Газан, когда разгромил сарацин, вернулся в свою страну и оставил за себя в Дамаске эмира, носившего имя Мо1ау…».[657] На самом деле в виду имелся монгольский полководец Мулай, имя которого, очевидно, было нетрудно спутать с «Моле», то есть именем великого магистра ордена Храма.